Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Все смутно и неопределенно. Но более всего то, что осталось позади. А главное — ради чего извели столько людей? И почему именно им выпала такая честь? Еще недавно он гордился этой честью и радовался своим безграничным возможностям. А теперь, оглядываясь и видя позади трупы, трупы и трупы, чувствовал, как в душе все более растет тревога. Не потому ли они гнали баранов в пропасть, чтобы кто-то — тот же Горбач — подтолкнул их туда же, а кто-то — тот же Сталин, — отбеливаясь, обвинил их в непомерной жестокости?

Владивосток встретил Люшкова дождем. По улицам текла жидкая глина — не пройти, не проехать. Бухта Золотой Рог побурела, воды залива Петра Великого пожелтели. В Приморском Управлении НКВД сонная тишина: штаты в результате поголовной чистки сократились в несколько раз, в кабинетах по одному, по два человека, да и те еще вчера работали в порту грузчиками и механиками, или плавали на сейнерах за крабом и сельдью, а теперь по партийному набору ловят уголовников, выслеживают шпионов, контрабандистов, налаживают неприкосновенность границ.

Полнейший дилетантизм и бестолковщина. Бросилось в глаза: евреев в руководстве — раз-два и обчелся. А полгода назад…

Впрочем, Люшков нисколько не жалел о сделанном. Более того, он испытывал чувство злорадного удовлетворения: вы этого хотели? — вы это получили. При этом под «вы» он никого конкретно не подразумевал, «вы» было понятием абстрактным, однако оно материализовывалось в тех случаях, когда Люшкову доводилось сталкиваться с чем-то, что лично ему мешало и противодействовало; по странной прихоти событий чаще всего «вы» становилось теми людьми, которые подвергались чистке.

Действуя скорее по инерции, чем по необходимости, Люшков провел совещание ответственных работников УНКВД области, пошумел, раздал выговоры и предупреждения, пожалев при этом, что большего сделать не может: руки связаны, а то бы он им, этим тупоголовым кретинам… Ишь, расселись, лупают глазами, а в глазах пусто, как в кармане у нищего. При этом небось чувствуют себя хозяевами страны. Как же — прол-лет-тарррии! Тьфу!

По той же неистребимой инерции провел общее собрание сотрудников УНКВД области, поставил задачи на текущий и будущий периоды. Слушали, хлопали, таращились, как на заморскую диковинку; с одной стороны — приятно, с другой, как подумаешь, скукота.

После собрания Люшков отбыл на юг, в маленький приморский поселок Посьет. Сопровождал его заместитель начальника краевого разведывательного отдела тридцатидвухлетний майор Стрелков, один из немногих, оставшихся от старой гвардии. И то потому, что значился в списках «неприкосновенных», то есть той номенклатуры, которая должна была взвалить на себя всю работу в мир иной отошедших.

В Посьете штаб погранзоны. Начальник оперативного отдела, тоже из молодых, путаясь и краснея, излишне подробнейшим образом рассказал Люшкову об особенностях тех или иных участков границы, о связях с местным населением, об агентурной сети на той стороне, о том, что японцы строят укрепления на приграничных сопках, ведут к ним дороги. Цель этой деятельности понять трудно, но меры на всякий случай принимаются, хотя одними пограничниками границу не прикроешь. Командованию военного округа обо всем докладывается, но реакции почти никакой: армия делает вид, что ее все эти дела не касаются.

Люшков выслушал доклад молча, ни разу не перебил начальника оперотдела, смотрел в сторону, дергал верхней губой с чарли-чаплинскими усишками. Затем велел везти себя к озеру Хасан, оттуда — на другие участки, два дня подробнейшим образом изучал границу, после чего вернулся в Посьет. У дома, в котором он остановился, его ждал начальник погранзоны майор Кочетов, ладный, подтянутый, с широкими плечами и узкими бедрами.

— Разрешите доложить? — вытянулся майор перед мешковатым Люшковым.

— Что-нибудь срочное, майор?

— Никак нет, товарищ комиссар госбезопасности третьего ранга.

— Ну, а раз нет, тогда баню и ужин.

Разморенный после парилки, Люшков сидел за столом в одном нижнем белье. В чистой комнате с белыми занавесками на окнах, с некрашеными полами, застеленными деревенскими половиками, рядом с ним сидели Стрелков и майор Кочетов. Пили водку, закусывали красной икрой и крабами, лениво разговаривали.

— Так о чем ты хотел мне доложить? — вспомнил Люшков, вытирая расшитым полотенцем жирные губы.

— Телеграмма из Хабаровска, товарищ комиссар.

— Что за телеграмма?

— Могу принести, могу по памяти…

— Валяй по памяти.

Майор завел глаза под потолок и, будто там, на потолке, написан текст телеграммы, стал медленно, слово за словом, воспроизводить сообщение из Хабаровска:

— Значит, текст такой: «Требуется ваша подпись-виза на новом положении о режиме судоходства на реке Амур».

— Ничего не напутал? — Люшков уставился на майора выпуклыми глазами.

— Никак нет, товарищ комиссар. Могу принести телеграмму…

— Не надо. Какая разница: подпись или виза — один хрен. Давайте-ка лучше выпьем еще по одной, — предложил Люшков. — Давайте выпьем за то, чтобы… — Он посмотрел на потолок, усмехнулся, закончил тост: — чтобы все мы жили долго и счастливо.

Выпили.

— Вот что, майор, — заговорил Люшков, прижимаясь жирной спиной к прохладной бревенчатой стене. — Ты, помнится, говорил, что завтра на участке 59-го отряда намечена встреча с агентом с той стороны…

— Так точно, товарищ комиссар…

— Да брось ты, майор, свои «так точно, товарищ комиссар»! Надоело. Сидим, пьем, едим — нет ни комиссаров, ни майоров. Тебя как зовут?

— Анисим. Анисим Сильверстович.

— Вот, Анисим… Сильверстович, схожу-ка я сам на эту встречу. Как говорится, лучше самому один раз увидеть, чем десять раз услышать. Проводишь нас со Стрелковым до места, Стрелков меня подстрахует, а я встречусь с твоим агентом, переговорю, узнаю, что к чему, задам вопросы. Потом тебе расскажу, если что интересное будет. — И спросил: — Человек-то надежный?

— Надежный, Генрих Самойлович. Хотя из казаков, но из бедных, на той стороне оказался не по своей воле. В гражданскую партизанил против белых и японцев.

— Многие партизанили, а потом перекинулись к врагам советской власти, — возразил Люшков.

— Оно, конечно, так, в душу к нему не залезешь, — согласился не слишком охотно майор Кочетов. — Во всяком случае, от денег не отказывается.

— Вот то-то и оно. Во сколько завтра?

— В семь ноль-ноль.

— Поблизости от места встречи с агентом никого не должно быть. Ни души. Понял?

— Так точно, понял, но… А если агент окажется раскрытым? Если японцы захотят взять того, с кем он встречается?

— Ничего, как-нибудь вывернусь. Возьму с собой пару гранат, маузер — не впервой.