Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Большая чистка

В купе ехали четверо командированных военных: трое из группы Кагана, один, капитан Андреев, из наркомата внутренних дел, то есть как бы сам по себе. До этого он предпочитал ресторан, но последние два дня подключился питаться с остальными спутниками в складчину: дешевле выходит.

На откидном столике разложена снедь, купленная на предыдущей станции, за столиком этот самый капитан Андреев и старший лейтенант ГБ Натан Левин. У Левина новенький орден Красной Звезды над карманом габардиновой гимнастерки — за работу на Дону и Кубани. У Андреева орден Красного Знамени — неизвестно за что. Известно только, что старший брат его в больших чинах в НКВД — скорее всего, оттуда. На нижнем сидении доска с шахматными фигурами не доигранной партии: Левин с Андреевым играют в шахматы с утра до поздней ночи.

В Москве в группу Люшкова включили десятка два москвичей, большинство из которых вторые и третьи секретари райкомов партии. Они едут на смену тем, кого предстоит вычистить на месте. На москвичей люшковцы смотрят как на чужаков, те точно так же смотрят на люшковцев, но внешне это почти никак не проявляется, разве что разговоры в основном о погоде да о женщинах.

Дудник протиснулся к окну, рядом с ним сел Атлас, напротив Левин и Андреев. Обед весьма незамысловат: жареный омуль, буроватые помидоры, пупырчатые огурцы, перья зеленого лука, редиска, огромный каравай домашнего хлеба.

— Я смотрю на наше нынешнее состояние, товарищи, как на пребывание в отпуске: спишь, ешь, таращишься в окно и ничого ни робишь, як размовляють у нас на Пилтавщине, — начал свою речь Левин, большой любитель порассуждать, доставая из-под стола литровую бутылку водки. — Следовательно, имеем право и на такое послабление, как алкоголь. Как ты, капитан, на это смотришь?

— Все хорошо в меру, — уклончиво ответил рослый русоволосый капитан Андреев.

— А не в меру и не получится: одна бутылка на четверых, — рассмеялся Левин. — Давайте ваши стаканы, друзья. Выпьем за то, чтобы все наши враги были мертвыми, а все друзья живыми.

Выпили. Дружно захрустели огурцами и редиской.

— А вот есть анекдот, — не унимался Левин. — Едут в одном купе гражданский, военный и две барышни. Подходит время спать. Барышни, естественно, внизу, мужчины наверху. Военный прыг — и на месте. Гражданский пых-пых-пых — влезть никак не может. Военный и говорит: «Вы б, милые барышни, уступили место мужчине в положении, а то ведь он свалится сверху и кого-нибудь из вас же и пришибет». Те: «Ах-ах-ах!» Гражданский поменялся с одной барышней местами. Проходит часа два, барышня спускается сверху и говорит подруге: «Теперь твоя очередь».

Здоровый жеребячий хохот покрыл рев паровоза. Продолжая смеяться, все уставились в окно на Ангару, кипящую водоворотами.

— Наверху, между прочим, душно, — высказал свое суждение Андреев, когда река вновь скрылась за горным хребтом.

Все посмотрели на него с удивлением, затем новый взрыв хохота заставил дребезжать в купе стекла и зеркала.

— Водица в этой Ангаре — слеза, — мечтательно произнес Дудник, когда окончательно отсмеялись.

— Доводилось пить? — спросил Левин.

— Доводилось.

— А я вот недавно прочитал «Илиаду» Гомера, — сообщил капитан Андреев, как всегда не к месту и по каким-то своим соображениям. — Это поразительно, в голове даже как-то не укладывается, что три с лишком тысячи лет назад люди сочиняли такие вещи! А какие тогда были войны! Представляете? — из-за женщины девять лет шла Троянская война. Непостижимо! Убийство считалось геройством, а убил кого, обязательно сними доспехи. Почетнейшая добыча, а по-нашему — узаконенное мародерство. И при этом все как бы в родстве между собой через богов-олимпийцев…

— Э-э, капитан, брось! — остановил Андреева Левин. — Я этого Гомера зубрил еще в гимназии: сплошная, скажу тебе, дикость и мракобесие. Не знаю, чем там можно восхищаться. А вот Марк Твен — это литература! Это — да-а! Не оторвешься!

— Я не спорю: Марк Твен — это да. Но и Гомер тоже, даже если ты, лейтенант, зубрил его в гимназии, — отрезал Андреев. — Не следует забывать указание товарища Сталина, что настоящее становится прошлым, на котором базируется будущее.

Против этого даже Левин не нашел что возразить.

В Белогорске, маленьком городишке, похожем на деревню, Дудник, Андреев и еще несколько человек гражданских сошли с поезда: именно здесь, в Амурской области, им предстояло работать и наводить порядок. Атлас ехал дальше, в Хабаровск, центр Дальне-Восточного края.

— Жаль, — говорил он, когда они, прощаясь, стояли на перроне вокзала, — что мы не вместе. Я привык к тебе, можно сказать, сроднился… Помнишь, как нас чуть не убили на хуторе Камышенском? Если бы не ты…

— Брось, чего вспоминать, — остановил Атласа Дудник. — Что было, то было и быльем поросло. Встретимся еще. Главное, чтобы нас дома помнили.

— Артемий, у тебя ведь и дома-то нету… А мои меня всегда помнить будут.

— Дом есть у каждого, — не согласился Артемий. — Только не каждого в нем ждут.

Пробил третий колокол. Дудник и Атлас обнялись, трижды расцеловались. Атлас вскочил на подножку уже на ходу и сразу же прошел в вагон: он не любил прощаний. Но сердце у него щемило: к Дуднику он привязался.

Артемий подхватил чемоданчик, забросил за плечо вещмешок, зашагал вслед за остальными. В его жизни столько было расставаний и прощаний, что пора бы уж и привыкнуть, но и он тоже испытывал сожаление и даже грусть.

— А я думал, что вы с Атласом лишь попутчики, — произнес Андреев, когда Артемий присоединился к группе. И добавил: — Мне сказали, что ты служил в этих местах…

Они шли, поотстав от группы, в сторону гостиницы, в которой Артемию уже доводилось жить.

— Эти места — на несколько тысяч километров, — усмехнулся Дудник той неопределенности, какая всегда звучала в словах приезжих. — Это в России кажется, что Дальний Восток — это что-то вроде Московской губернии. А тут всю жизнь прослужишь, и сотой части не узнаешь.

— А что, Дальний Восток разве не Россия?

— Как бы тебе сказать… Здесь спокон веку считается, что Россия — это центр, это там, в Европе, а здесь — ее владения. Поживешь здесь подольше, поймешь.

— Допустим. Давай сузим вопрос: в чем заключаются особенности местной службы на границе?

— Во-первых, тайга, горы, безлюдье. Во-вторых, японцы. В-третьих, корейцы, которые к нам относятся не слишком приветливо. В-четвертых, белоказаки на той стороне, которые эту тайгу знают, как свои пять пальцев. Мы их в свое время изрядно потрясли, сидят сейчас тихо, но тишина эта обманчива. В-шестых, служить сюда приезжают в основном из городов, лес знают плохо, горы не знают вообще. Едва чему-то научатся, пора демобилизоваться. Ну и, наконец, как я уже говорил, окраинная психология местных товарищей: до бога высоко, до Москвы далеко, а мы и сами с усами… Вот, пожалуй, и все особенности.