Евгений Единак - Реквием

Затем долгие четыре года войны. Четыре года оборванного и голодного детства. На уже убранных чужих огородах собирали мелкую, чуть больше горошины, картошку. Праздниками были дни, когда, наиболее хозяйственный из братьев, Штефан приносил домой убитого дикого голубя, а то и зайца.

Четыре года страха за подростков сыновей. Неугомонные, они приносили домой патронташи, немецкий штык, плоскую немецкую баклажку. Макар приволок откуда-то немецкий зеленый велосипед с красными каучуковыми шинами. Тетка Мария жила в постоянном страхе. В окрестных селах то и дело погибали подростки, подрываясь на найденных снарядах. Не обошла беда и Елизаветовку. Пытаясь вытащить из снаряда капсюль, погиб самый младший из братьев Брузницких.

В сорок восьмом призвали Макара. Еще не пришел со службы Макар, призвали Штефана. Оба были на службе, когда ушел служить на флот самый младший — Иван…

— Уже вечереет. Пойду, проведаю солдата, — сказал отец, потянувшись за фуфайкой.

— Нечего тебе сегодня там делать! — раздался из сеней мамин голос. — Человек четыре года не был дома. Ребенок Штефана может узнает, а может и не узнает. Пусть хоть привыкнет. Пойдешь завтра. Да и хлеб как раз я завтра пеку. Возьмешь свежий и пойдешь, как ходят люди.

Говоря о ребенке, мама имела в виду Таю, дочь Штефана, мою двоюродную племянницу. Когда Штефана призывали в армию, ей было около двух лет.

На следующий день далеко пополудни, мама завернула в рушник еще теплый каравай. Отец налил самогон в бутылку и тщательно укупорил ее кукурузным кочаном. Мама сняла с теплой печи мои черные валенки, обшитые понизу такой же черной кожей. Отец сунул в карман широченных суконных галифе бутылку, взял за узел рушник с хлебом и мы с отцом пошли до горы.

До горы — это значит в верхнюю часть села. Издавна село условно делили на три части. Гора — верхняя часть села до Чернеева колодца. Середина — все, что ниже Чернеева колодца до Маркова моста. От Маркова моста и ниже, до конца села, до подворья Ганьки Фалиозы, дочки легендарной Домки справа и Ивана Деменюка слева раскинулась долина.

Сама долина также не была унитарной частью села. От широкого подворья Довганей слева и от такого же огромного двора Климовых справа, за старой дорогой, ведущей когда-то через Елизаветовку из Плоп в Боросяны, разместилась часть села, почему-то названная Бричевом. От Довганей до Маркова моста по ходу речки расположилась извитая часть села, названная старожилами Коцюбой (Кочергой).

Когда мы подошли к дому Штефана, было видно, что окно, выходящее на улицу, светилось гораздо ярче окон соседей. Заставив поочередно поднимать ноги на ступеньки крыльца, отец сначала долго обметал мои валенки. Потом свои. Вошли в длинный узкий коридор. Направо за дверью слышались возбужденные голоса.

Щелкнув клямкой, отец открыл дверь. Мы вошли. Отец поздоровался со всеми, обнялся со Штефаном. В комнате было несколько человек. Наш сосед Николай Гусаков, Вишневский Сяня с женой Марушкой, Клименчук и сосед напротив Климов Владимир, которого в селе называли Ладуня.

Вошла сияющая Даша с закатанными по локоть рукавами и гладко причесанными назад волосами. Левое ухо ее было слегка изуродовано полукруглой выемкой с неестественно белыми краями. Поздоровавшись, отец отдал ей рушник с хлебом. Вытащив из кармана бутылку самогона, поставил ее на подоконник. Меня усадили на табурет возле лежанки, на которой, свесив ноги, сидела дошкольница Тая.

Штефан сидел на высоком столе для закройки, свесив ноги, обутые в офицерские хромовые сапоги. Гимнастерка его уже была без белого подворотничка и висела свободно, без ремня.

Взрослые вели степенные разговоры, расспрашивая Штефана о службе. Через шестьдесят лет невозможно воспроизвести неспешную нить разговора в тот вечер. Запомнились рассказы Штефана о суровом климате Забайкалья. Вместо плодородных пологих молдавских холмов — голые сопки, бескрайние желтые пески без растительности и привозная вода.

Затем в Борзе, что в пятидесяти километрах от стыка границы Советского Союза, Китая и Монголии, закончил офицерские курсы военных портных Забайкальского военного округа. Потом Штефан служил портным в гарнизонной швейной мастерской города Читы. Когда пришло время демобилизации, предложили остаться, пообещав назначить начальником гарнизонного швейного цеха.

— Зачем швейная мастерская, если военных одевают во все готовое? — раздался из-за печки голос Николая Гусакова.

— Готовое носили рядовые солдаты. Наша мастерская обшивала офицеров. Подгоняли готовые офицерские шинели, галифе, шили шапки. — Не спеша, степенно рассказывал Штефан. — От майора и выше офицеры шили кителя только у нас. Шили и женскую одежду для офицерских жен. Я привез выкройки на казакин, разлетайки, пардессив. Сейчас мода на женскую одежду с высокими плечиками.

Я слушал, мало что понимая. С уважением смотрел на картонные выкройки, которые Штефан успел развесить на гвоздики, вбитые в стену. Но в моей голове роились совсем другие вопросы, на которые я рассчитывал получить ответ из рассказов Штефана:

— Много ли Штефан стрелял в армии и в кого?

— Какое у него было оружие: автомат или ружье?

— Можно ли, стреляя, сэкономить патроны, чтобы привезти хотя бы несколько штук домой?

— Не привез ли Штефан пистолет или еще что-либо? Ну, хотя бы пулю, выплавив свинец, из которой можно сделать самопал в катушке с гвоздиком.

Но Штефан упорно говорил о совсем других, совершенно не интересных мне вещах. Однако задавать вопросы при отце я не осмелился. Тем более, когда совершенно некстати рядом сидел наш сосед Николай Гусаков. И вообще, чего он пришел? Не родственник, не сосед Штефану. Да еще ко всему, он один раз застал меня стреляющим на дубовом пне.

Это очень просто! Толстый гвоздь надо забить на глубину ногтя. Затем, вытащив, в образовавшуюся дырочку надо наскоблить пять — шесть спичечных головок. Затем следовал удар молотком по вставленному гвоздю. Раздавался оглушительный резкий выстрел. По сторонам от гвоздя взвивались струйки голубого дыма, иногда с оранжевым пламенем. А какой запах!.. Я решил отложить разговор со Штефаном на другое время, когда не будет свидетелей.

По дороге домой я спросил отца:

— Почему у Даши неодинаковые уши?

— Когда немцы вошли в село, — рассказывал отец, — одиннадцатилетняя Даша залезла на высокое вишневое дерево убирать урожай. Одета была в белое платье, хорошо видимое среди листвы издалека. Какой-то немец, может быть снайпер, выстрелил, возможно, в голову. Попал в ухо. Даша потеряла от страха сознание и свалилась с дерева. Это ее и спасло.

А Штефан с ходу, не отдыхая, стал шить верхнюю одежду. Успех его был ошеломительным. Пошитые им пальто, костюмы, женский казакин с высоко поднятыми плечиками, разлетайки имели огромный успех. Предпочтительными цветами у сельских щеголих были красный, оранжевый и все оттенки малинового. Сельские портные, заполучив образец Штефанова изделия, снимали, как принято говорить, узоры. Потянулись заказчики с окрестных сел.