Евгений Единак - Реквием

— Иди к Штефану! Пусть посмотрит, как люди шьют костюмы, — и, казалось, безо всякой связи добавила. — До пасхи еще целых четыре дня.

Мама снова отвернулась, и плечи ее также мелко затряслись.

Я пошел до горы. Шел неохотно, чувствуя неладное. Когда я вошел, в комнате установилось гробовое молчание. Фанасик широко открыл рот. Затем комната взорвалась гомерическим смехом. Смеялись, по моему, очень долго, постанывая. Штефан зачем-то расстегнул брючный ремень и завалился на стол.

А я стоял, не зная, как себя вести. Наконец, Штефан, вытирая слезы, спросил:

— А вуйко видел тебя одетым?

— Нет. Только мама. Она и послала меня к тебе.

— Ах, как надо, чтобы и вуйко посмотрел. — и снова грохнул коллективный хохот.

Штефан поднялся:

— Левую руку вперед! Еще немного. Так… — и продолжил:

— Хлопцы! Тут двоим на полчаса работы. Виктор, отпори хлястик и правый нагрудный карман. Иван, распускай на брюках манжеты! А ты раздевайся! Что стоишь?

Я послушно разделся. Штефан молниеносно отпорол левый рукав и отдал пиджак Виктору. А я стоял в одних трусах и рубашке.

Оказалось, что Минаш пришил к моему пиджаку целых четыре накладных кармана, да еще с расщелиной в складке посередине. Наверное, чтобы больше влезало. Правый нагрудный карман справа был пришит на 2–3 сантиметра ниже, чем левый. А сзади Минаш приладил широкий свисающий хлястик. От хлястика до самого низу Минаш оставил по швам два длинющих разреза, которые, (я это уже усвоил, бывая раньше у Штефана), правильно называются шлицами.

Но главным был рукав, за который взялся сам Штефан. Заставив меня надеть пиджак, Штефан сначала долго подкладывал и крутил ватную подушечку. А потом стал, смеясь, прилаживать сам рукав. Из разговоров я понял, что Минаш пришил левый рукав, вывернув его кпереди, как рука у Ленина на портрете в букваре.

Иван занимался брюками. Оказывается, манжеты внизу Минаш почему-то сделал узкими, не больше полутора сантиметров. Но там были еще какие-то сюрпризы, потому, что Штефан приказал убрать манжеты с брюк вообще и хорошо прогладить.

Хлястик отпороли и выбросили. Шлицы, прострочив неестественно длинный разрез, Штефан сделал совсем короткими. Сейчас они нравились даже мне. Одев меня, увидели, что оставшийся нагрудный левый накладной карман пришит косо. Мне было предложено убрать и его. Но я воспротивился. Карман — нужная вещь. Распоров на груди подкладку, Штефан выровнял и заново пристрочил карман.

Мое неважное по приходу настроение улетучилось, мне тоже стало весело и я принимал самое активное участие в доработке моего пасхального костюма. Когда я пришел домой, мама повернула меня всего лишь раз. Отец же никак не верил, что в одном костюме можно столько напортачить, но, тем не менее, у Минаша он больше никогда ничего не шил.

Костюм я надел единственный раз, на пасху. Пиджак потом мама куда-то тихо убрала, а брюки за лето я успешно изорвал. К новому учебному году отец привел из Черновиц шикарный школьный костюм из сине-серого тонкого сукна, который я носил с особым удовольствием. Особенно после того, как в дополнение к костюму брат Алеша подарил мне, на зависть одноклассникам, коричневой кожи, настоящий широкий ремень с буквами РУ на желтой сверкающей пряжке (РУ — Ремесленное Училище).

Через много лет я спросил маму:

— Почему ты послала меня к Штефану, не дожидаясь прихода с зернотока отца?

— Мне стало жалко Минаша. — с тихой улыбкой ответила мама.

Я подрастал. Приключение с Минашом я уже воспринимал, как удачный анекдот. Я с удовольствием продолжал ходить к Степану. Захватив из дому подаренный Алешей фотоаппарат «Любитель-2», я, подражая легендарному Аркаше, фотографировал весь портняжный цех таким, каким он был. На одной из фотографий долговязый Нянек сидел, пригнувшись, за шитьем на лежанке.

Осенью Тая пошла в первый класс. Училась легко и охотно, с удовольствием укладывая в портфель тетрадки с выполненным домашним заданием. К концу первой четверти, перед октябрьскими праздниками Тая пришла из школы в слезах, отказываясь назавтра идти в школу. Штефан, со свойственной ему экспрессией, быстро установил причину. К праздникам вся школа готовила большой концерт. К пионервожатой Анастасии Михайловне Савчук подошла и Тая, попросив определить ей место в художественном монтаже и танцах. Та грубо отказала, приправив свой отказ непозволительными эпитетами.

Если французы говорят «ищите женщину», то Штефан в этой ситуации оперативно нашел мужчину. Причиной непедагогической выходки пионервожатой был Иван. Недавно пришедший с флота рослый широкоплечий красавец с вьющимися волосами, стал объектом самого пристального внимания сельских красавиц. Не осталась равнодушной и Стася. Но симпатии Ивана, если не ошибаюсь, были на стороне Таиной классной руководительницы Валентины Васильевны Сафроновой, красоту и добрый характер которой видели даже мы, малолетки.

Штефан разобрался оперативно. Обращаясь к Ивану, сидевшему в тот день на табурете, он дал четкую команду:

— Та-ак! Сегодня же вечером разберешься со своими ухажерками, что бы ребенок не страдал от их любви к тебе! Иначе завтра я пойду в школу сам и разберусь со всеми!

Густо покрасев, Иван сидел, опустив голову в шитье. Таю в школе больше никто не обижал.

А после майских праздников Штефан, Иван, Гриша Жилюк, Миша Климов, Алексей Тхорик, работавший председателем в Корбуле Павел Михайлович Навроцкий и, примкнувший к ним, мой отец собрались у тетки Марии.

Они стали дружно вырубать мой зеленый мир, ограниченный ветхим забором от улицы и таким же забором из кольев со стороны Желюков. Справа участок упирался заднюю стену длинного, но узкого дома тетки Марии. Со стороны огородов стояла приземистая, под низко нависающей, почерневшей от времени, соломенной крышей, хата деда Пилипа.

За один единственный день была повалена целая роща кленовой поросли, где я мог перебираться с дерева на дерево, не спускаясь на землю.

Летом из кленовых веток я вырезал звонкие свистки, рогатки, ручки для самопалов, ножей и великолепные цурки. Заодно были свалены несколько ив, полоскавших свои длинные гибкие ветви в ручье и три сливовых дерева, на которых зрели необычайно сладкие и ароматные небольшие круглые сливы, которые мы называли пруньками.

Но, главное, был затоптан, а потом завален ручей, который брал свое начало во дворе Жилюков и нес свою прозрачную воду через дворы деда Пилипа, тетки Марии, затем под густыми раскидистыми вербами во дворах Петра Твердохлеба и его зятя Алексея.

Перед подворьем Михася Единачка ручей вливался в более мощный поток, выбегающий из извора, рядом с которым в прошлом году мы утопили в болоте какую-то особую, но уже ржавую швейную машину «Зингер», утащенную за сараем у Савчука. Швейная машина была довольно тяжелой, в топь она погрузилась очень быстро.