Евгений Единак - Реквием

Наш буйный отдых прервал бригадир Александр Матвеевич Тхорик.

В селе его звали Сяней. Кличку Шанек ему присвоили с раннего детства. На вопрос, как его зовут, он неизменно отвечал:

— Сянек.

Но собственное имя в его устах долго звучало: Шанек.

Он был родным дядей Сережи Тхорика, неизменного участника наших мальчишеских развлечений. Недавно вернувшийся из армии, с накинутым на плечо фотоаппаратом «Смена» на тонком ремешке, деятельный и общительный, Шанек вскоре после демобилизации был назначен бригадиром садо-виноградной бригады.

Собрав нас всех полукругом, бригадир поставил задачу:

— Распределиться по классам. Седьмой убирает и подбирает с земли упавшую сливу, шестой в старом саду подбирает перезрелые груши. Все остальные на яблочный массив, собирать падалицу. Вопросы есть?

От нас, детей, не скрывали конечной цели нашего труда. Упавшие на землю перезрелые фрукты ведрами высыпали у огромных деревянных кад. А вон и мой отец уже крепит на каде круглую терку с бункером не менее, чем на три ведра. Собранные фрукты пропускали через барабанную терку, наполняя несколько кад. В укрытых рядном кадах бродила фруктовая брага.

Потом устанавливали два колхозных огромных самогонных аппарата и перебродившую массу переливали в, почерневшие от времени и копоти, двухсотлитровые баки. Начинали гнать самогон. В такие дни от одежды отца исходил удивительный запах копчёного в дыму перезрелого фруктового ассорти.

Выгнанный самогон разливали по молочным флягам. При непременном участии председателя ревизионной комиссии, нашего соседа Олеська Брузницкого, подсчитывали литры. Фляги увозили на склад. Фруктовый самогон, в счет итоговой оплаты трудодней, выписывали на свадьбы, провожания в армию, крестины. По накладной отпускали в ларек, где вуйна (тетка) Антося, мама Бори, моего двоюродного брата, продавала его бутылками и графинами. Сегодня мой рассказ может показаться диким, но всё было именно так. Изредка у склада притормаживал райкомовский «Бобик» и, налитый в небольшие бочонки или в алюминиевый бидончик, самогон «уезжал» в райцентр.

А пока мы собирали и высыпали падалицу на кучу возле кады с теркой. Отец набирал ведром падалицу и передавал Павлу Юркову (Ткачуку). Павло высыпал падалицу в бункер. Горка (Григорий Унгурян) крутил корбу и из-под бункера в каду низвергалась полужидкая смесь измельченного будущего сусла. Наполнив каду, рабочие менялись местами.

Приближение к обеду ощущалось как по голодным спазмам в животе, так и по нарастающей усталости в руках и пояснице. Наконец раздавалась команда:

— Обед!

Кое-как ополоснув потемневшие, в грязных разводах, руки, детвора усаживалась на прогретую землю, где придется. Доставали пакетики с приготовленной мамами едой. Учителя усаживались кружком поодаль у самого кургана. Я быстро съедал уложенную мамой пару вареных яиц с хлебом, намазанным домашним сливочным маслом и помидорами.

Но этого обеда, как правило, мне было мало. Я поднимался и шел под камышовый навес, где на, потемневшем от времени и дождей, длинном столе с широкими щелями, обедали взрослые. Каждый ел свое. Отец, предвосхищавший мое появление, тут же вручал мне кусок хлеба с ломтем сала сверху. Дома я, как правило, от сала воротил нос. Но на Одае подсохший с утра хлеб и пожелтевший кусок сала с налипшими крупинками серой соли я уничтожал в считанные секунды.

Бригадир, закончивший полевую трапезу, привстал и озабоченно посмотрел в сторону турецкого цвентара (древнего кладбища), откуда слышались голоса и смех обедающих женщин.

— Надо каждый день проверять! Вчера проверил сумки и ведра после работы. Не нашел ни одной женщины, которая не взяла бы из колхозного сада хотя бы несколько яблок. Как с ними говорить? Не будешь же стрелять! Одна килограмм, другая два, а на всю бригаду утащат целый центнер!

Мужчины за столом замолчали.

— Детям понемногу захватили. Принесут с поля то хлеба, то яблоки либо виноград от зайца, всё детям радость. — попытался сгладить неловкое молчание мужиков Павло Ткачук, сродственник бригадира.

Отец, пожёвывая сухую травинку, смотрел поверх озерной глади. Снова наступило молчание.

— Шо задумались, Николо? — прервал молчание бригадир.

— Да так, Берлин послевоенный вспомнил. — негромко сказал отец.

— Я три года отслужил под Берлином. — живо откликнулся Сяня и спросил. — У Бранденбургских ворот были, Николо?

— Был. Потом три недели нас держали в распоряжении комендатуры. Обходили сектор, проверяли документы, людей. Отдельные выстрелы слышались в Берлине до начала июня.

— А потом нас перебросили в пригород. Охраняли шахту, здания, наши пушки. Всего на дивизион было пять постов. Хотя и сменяли нас, все равно, очень уставали. Отстоишь два часа в карауле, после смены сразу спать. А не спится. Думы разные. А за два часа до того, как заступить, поднимают. Чтобы сон стряхнуть. А он как раз наваливается. Такой милый тогда сон. Казалось, вернусь домой, просыпаться не буду. Отосплюсь за всю войну.

— В наряд я всегда попадал с напарником из Буковины Иваном Дикусаром. Стояли в карауле у шахты, в которой до войны добывали пиленный камень. Темень. Друг друга с трудом различали. Перед караулом выдавали батарейки (карманные фонарики). Но включали на мгновения, чтобы посмотреть время или если поблизости появлялся подозрительный шум. По ночам редко, но давали о себе знать фашисты.

Однажды мы только заступили в караул. Я стоял у входа в копёр, а Иван нес службу у ворот, через которые откатывали вагонетки. Со стороны небольшого леса, расположенного в черте города послышались приглушенные голоса. Замелькал свет карманных фонариков. Я подал Дикусару знак фонариком. Но он, скорее, заметил их раньше меня, так как через секунды он уже стоял возле меня с автоматом наизготовку.

Мы не успели их окликнуть, как положено по уставу, как они стали звать нас на немецком языке, светя на свои лица фонариками. Судя по освещению, их было не менее пяти человек. Среди них — женщины! Кажется безоружные… А вдруг это провокация, обман? А может за ними крадутся вооруженные? До караульного помещения не менее пятисот метров! Что делать? Стрелять на поражение?

Немцы между тем приблизились. Их было шесть человек, из них две женщины. Дикусар, учивший в школе немецкий язык, выступил вперед. Пожилой немец стал что-то быстро говорить, показывая рукой вниз. Иван кое-что понял.

— Они просят разрешить им спуститься в шахту. Что-то говорят об одежде. Их дома полностью разрушены.

Иван, сам на пять лет младше меня, за короткое время невольно стал в нашем расчете старшим. Он принял решение:

— Николай! Если они пришли с плохими намерениями, нам с ними не справиться. Похоже — это не военные. Их надо разделить. Пусть мужчины спускаются, а женщин мы оставим закрытыми в коридоре.