Евгений Единак - Реквием

Мельком проплыла и осталась далеко позади, узкая, сработанная отцом из единственной доски горбыля лесенка. Она вела в круглое, всегда открытое оконце, расположенного над свинной конурой, домашнего курятника. Поперек узкого горбыля для удобства курам отец набил жидкие жердочки из, разрезанных пополам, старых рамок для вощины. Той лестницей пользовались только куры и, тайком, когда не видели родители, он сам. Это было очень давно. Тогда он еще не ходил в школу. Тогда небо было гораздо выше, а цвет его отдавал бирюзой.

Далеко позади на самом дне пропасти проплыло назад множество разных, деревянных резных, мраморных с золочеными ажурными перилами, широких, устланных красными ковровыми дорожками, лестниц, ведущих, казалось, на самое небо. Мельком вспомнил, что всегда, почему-то, избегал соблазна ступить на ступеньку одной из таких лестниц, подняться на самый верх.

Его всегда берегла судьба. В детстве и юности он не подозревал о существовании страшной истины, которую никому не дано отменить: чем выше судьба поднимает человека, тем страшнее неизбежное падение. И не имеет значения: это моральная и духовная деградация от ощущения собственной всесильности от власти или в результате внезапного криминального обогащения; падение в результате позорного низвержения при жизни или, обставленная напыщенной лицемерной велеречивостью на похоронах, кончина. Каждый раз какая-то мягкая сила уводила его, направляла его стопы по, едва утоптанной, часто невидимой, обычной, не закатанной в асфальт и не покрытой мрамором, его единственной пыльной земной тропе.

В полете-прыжке из черной бездны он вырвался в яркий солнечный день. Зеленел широкий луг. Слегка извиваясь, спокойно несла внизу свои воды невзрачная, обрамленная с обоих берегов древними ивами, Куболта. До противоположного берега еще далеко, но он уверен, что его невидимые, но, ощущаемые самим за спиной, его выросшие крылья вынесут его на ярко-зеленую, густую, мягкую и прохладную мураву его обетованной тверди.

Во сне, опасаясь повредить больную левую ногу, согнул ее, надеясь приземлиться только на правую. Неожиданно для себя мягко и пружинисто, ловко приземлился на обе ноги, как тогда, в далеком, уже, казалось, никогда не существовавшем, бывшем только чудесным сном, его и не его детстве.

Пробуждение было мгновенным, желанным. Сон впечатался в память мельчайшими подробностями. Тяжесть, так давно давившая грудь изнутри, отпустила. Дышалось удивительно легко. Бодро встал, тщательно побрился. С аппетитом, которого не ощущал уже давно, позавтракал, выпил чай и направился на работу. Сел за стол. Пододвинул лист чистой бумаги. На мгновение задумался. Тщательно, словно на уроке чистописания, вырисовывая каждую букву, написал:

— В связи с возрастом и по состоянию здоровья прошу освободить меня от работы по собственному желанию…

Я написал первые главы и дал доступ на прочтение Жене, живущему в Канаде. В разговоре по скайпу сын задал мне неожиданный вопрос:

— Папа! Почему ты не начал писать раньше? Потеряно столько времени! В написанном тобой что-то есть!

Было далекое, оставленное в прошлом, безоблачное время, когда я полагал, что из меня выйдет не только великолепный музыкант, но и знаменитый писатель, которого, возможно, будут изучать в школе. Было время, когда я, как Манилов, мечтал написать толстенную книгу-эпопею о моем селе, переезде предков с Подолья, становлении колхоза, о развитии внутри- и межклановых отношений.

Я совершенно искренне полагал, что сумею создать что-либо, не хуже «Семейщины» Ильи Чернева, «Теней, исчезающих в полдень» Анатолия Иванова. Я не сомневался в своих способностях написать роман похлеще «Угрюм-реки» и «Тихого Дона».

Но в девятом классе все мои помыслы об оглушительном успехе на литературном поприще были так же оглушительно разбиты учительницей русского языка и литературы, светлой памяти Варварой Ивановной Цыганковой. В преддверии районной олимпиады по литературе она неожиданно предложила мне принять в ней участие. Как всегда, не особенно раздумывая и не мучаясь сомнениями, я согласился.

Не помню точной формулировки всех тем сочинений по русской литературе. Но я не выбрал ни одной. Сам чувствовал, что плаваю очень мелко. Свой выбор я остановил на свободной теме: «Воскресный день». Тут я сумею развернуться!

Воскресное утро в моем сочинении началось с мелкого, сеющего с утра, осеннего дождя, разрушившего мои субботние планы на выходной день. Вместо похода на Куболту, в сарае я дорабатывал ручку к очередному самопалу. Потом детально описал способы крепления самого ствола. Это очень важно! Неправильно закрепленная трубка при выстреле могла привести к увечью.

Потом я был в гостях у двоюродного брата Тавика. Сначала мы играли в шашки. Обсуждали основные направления развития космонавтики. В начале шестидесятых мы жили в эпоху первых полетов человека в космос.

Затем перебежали через дорогу в клуб, где читали журналы, поступившие в клуб за последний месяц. Потом был фильм, после которого мы долго шли домой, обсуждая его.

И уже в постели я вспомнил о невыполненном домашнем задании по математике и не написанном сочинении по русской литературе. Ничего, успею на перемене, как обычно! Тщательно проверив и исправив ошибки, сочинение я сдал первым.

В понедельник шел урок литературы. Мы с нетерпением ждали обнародования результатов конкурса. Кроме меня в олимпиаде принимали участие еще четыре девочки из нашего класса. Все они устойчиво писали школьные сочинения только на отлично.

В конце урока Варвара Ивановна стала проводить детальный анализ сочинений, написанных одноклассницами. Но там все было ясно заранее. Кто-то из сидящих сзади спросил:

— А как написал Единак?

Варвара Ивановна некоторое время смотрела поверх голов, потом перевела взгляд на меня:

— Да, это важно. Я хотела в конце.

— Давайте сейчас! — нетерпеливо закричало добрых пол-класса.

— Я сама волновалась за Женю. За девочек я была спокойна. Я сразу отметила цвет обложки его тетради. Как председатель комиссии, я распределила проверяющим стопки тетрадей. А сама стала читать сочинение Единака. Прочитав с ручкой в руке около двух страниц, я отложила ручку в сторону. Пробежала глазами сочинение до конца. Пододвинула поближе, стоявшую на полу рядом со стулом, мою сумку. Чувствуя, как краснею, стала сдвигать тетрадь на себя. Потом под стол. Затем на ощупь уместила тетрадь в моей сумке. Чтобы, не дай бог, еще кто-нибудь не прочитал.

— Прочитайте! — хором требовал уже весь класс.

— Женину тетрадь я оставила дома, — благоразумно сказала Варвара Ивановна. — если он пожелает, расскажет вам сам.