Сяошэн Лян - Исповедь бывшего хунвэйбина

Однажды вечером, когда братьев и сестер не было дома, у нас с матерью произошел серьезный разговор.

— Ма, в отношении происхождения моего отца нет никаких сомнений?

— Нет. Конечно, нет.

— А в отношении дедушки?

— Тем более нет. Батрак. Это еще ниже, чем бедняк.

— А у тебя?

— У меня?

— Да, со стороны бабушки по твоей линии?

— Я... считай происхожу из середняков.

— Считай? Считать ближе к беднякам или к кулакам?

— Это я и сама точно не могу сказать.

Точно не могу сказать... В душе моей сразу же стало как-то тускло. Я снова спросил:

— Наша семья имеет какие-нибудь родственные отношения с Лян Цичао?

— Лян Цичао? Для чего это тебе?...

— Реформисты. Соглашательские элементы.

— Не слышала, чтобы твой отец упоминал о таких родственниках. А если даже и родственник, то, наверняка, очень дальний.

— А с Лян Чжуншу?

— Почему этот человек тебя интересует?

— Я имею в виду Лян Чжуншу из «Речных заводей». [16] «Речные заводи» — популярный древний роман. Разве Ян Чжи не оказался в безвыходном положении из-за того, что сопровождавшийся им для него мрамор был у него отобран?

— Откуда мне это знать? Да и надо ли притягивать то, что было несколько поколений до нас!

Я немного подумал, но так и не вспомнил людей по фамилии Лян из числа ныне живущих и исторических личностей, которые являются или были на стороне реакционеров и, возможно, могли иметь отношение к нашему роду, и немного успокоился.

Неожиданно мать сказала такое, что и в голову не могло придти, как будто окатила меня ушатом ледяной воды. Заикаясь и глотая слова, она сказала:

— В родословной твоего отца... нет ни сучка, ни задоринки. Правда, сам он входил в секту «Игуаньдао», [17] «Игуаньдао» — реакционная религиозная буддийско-даосская секта. 28.08.1946 г, организовала мятеж в г. Харбине. два раза присутствовал на проповедях. Еще до того как «Игуаньдао» стала реакционным нелегальным религиозным союзом... он оставил ее...

«Игуаньдао»! О боже, боже! Насквозь реакционный нелегальный религиозный союз!

У меня сразу закружилась голова.

«Лян Сяошэн! Ты щенок приверженца реакционного нелегального религиозного союза! Втерся в ряды «красных»! Склони свою собачью голову!..»

Эти звуки слово за словом, все громче гудели в моих ушах. Я сосредоточенно смотрел на мать, долго не мог выговорить ни единого слова.

С того дня, нет, с того момента в моей душе поселилась тревога.

Я боялся ходить в школу. Боялся обратить на себя внимание самоуверенных «красных», разоблачения своей сущности как ложного «красного». Я боялся молниеносных потасовок. Боялся всего и вся.

То была неожиданная атака других на твою душу.

Однако у меня не было оснований совсем не посещать школу. Занятия прекратили ради участия в «революции». Я должен делать «революцию». Я не могу ее не делать. Если не участвовать в «революции», потом, когда она успешно закончится, я не смогу дать ей правильную оценку. Хорошо оценить — это очень-очень важно. Не важно чем ты будешь заниматься: ходить в школу или искать работу, она все равно очень и очень важна. Активность участия человека в «Великой пролетарской культурной революции» будет водоразделом между искренним участием и ложным. Именно такой призыв издал Красный штаб председателя Мао.

Водораздел!

Я все еще боялся ходить в школу, но ежедневно ходил. Участвовал в самых различных собраниях-потасовках. С независимым видом выкрикивал «разгромим» этого, «выведем на чистую воду» того-то, «сожжем» того-то, «зажарим в масле» того-то. Гордо выкрикивая призывы, до смерти пугался сам.

«Лян Сяошэн, ты щенок последователя реакционного союза. Ты...» Сколько раз я, казалось, наяву слышал эти возгласы.

В моих ушах они стали возникать как галлюцинации.

И только когда вместе с другими гордо выкрикивал призывы «разгромим», «выведем на чистую воду», «сожжем», «зажарим в масле», только тогда мог несколько оправиться с тревогой, поселившейся в моем сердце.

Но избавиться от нее очень трудно. Ты придавишь ее, она снова выползает. Ты снова прижмешь, она опять высовывается. Каждый раз, когда она выползает, она заставляет тебя еще яснее чувствовать, что ты абсолютно никак не можешь победить ее.

Тогда я кричал громче других, с большим гневом, доказывая другим, что во мне нет тревоги.

Через несколько дней мы получили письмо от отца из Сычуани. Очень короткое, написанное неровным почерком на половинке листа, с заменой им иероглифов другими, созвучными с теми, которые должны были быть написаны.

«Сегодня я отправил письмо с единственной целью, чтобы уведомить вас о том, что я был выведен на чистую воду. Так как я вступал в секту «Игуаньдао». Я захотел честно признать вину, вы тоже должны честно за меня признать вину. Ни в коем случае не вздумайте сопротивляться движению. В заключение давайте провозгласим бессмертие многоуважаемому председателю Мао. »

Когда я прочитал письмо матери, она как будто закоченела, как это бывает при морозе в 270 градусов.

Хотя мать не умела читать иероглифы, тем не менее отобрала у меня письмо и широко открытыми глазами стала внимательно разглядывать его, ее изможденное лицо побелело, она повторяла:

— Не вздумайте сопротивляться движению, не вздумайте сопротивляться движению, мать не будет сопротивляться движению, ты тоже не сопротивляйся, если хоть один человек из нашей семьи станет сопротивляться, вина твоего отца еще больше усугубится...

Матери не было необходимости говорить об этом, я и так не смел противиться движению хотя бы в самом малом.

Я уже не смогу одолеть ту тревогу, которая тайно поселилась в моей душе. Она сидит во мне прочно. Ежеминутно точит мою грудь.

Я вынужден каждый день подбадривать себя, собираться с духом, делать вид отважно кричащего «красного» революционера, продолжать «делать революцию». Я перевидел все зрелища «Великой культурной революции» и пошел по второму.

К счастью, отец находился далеко в Сычуани, вести о его разоблачении не могли дойти до школы.

Я по-прежнему подло находился в рядах «красных», все еще никто не подозревал меня.

Под главенством рабочей группы мою учительницу китайского языка и литературы уже несколько раз избивали.

Считалось, что из числа учителей нашей школы выведено на чистую воду немного, однако каждый раз на общешкольном собрании их по одному под конвоем выводили на сцену, они становились в две шеренги, в общей сложности больше 30 человек. Хотя это и составляло половину учителей школы, однако по-прежнему твердили, что если разложить на всю страну, то получится всего 5 процентов. В некоторых школах было разоблачено две трети учителей, и тоже считали 5 процентов. Тогда где же те 95 процентов? Как будто не существуют. И в то же время как будто на самом деле существуют. А куда относить тех, кто был разоблачен ошибочно, или прошел проверку через «горнило классовой борьбы» ? Множество революционных борцов сложило головы за революцию, пролили кровь, посидели на «тигровой скамье», [18] Тигровая скамья — орудие пытки им прикрепили к пальцам бамбуковые бирки, выражающие неизменную преданность. И куда теперь относить тех, кто оказался подлинным революционером, тех, кто был выведен на чистую воду ошибочно, несколько раз подвергался избиениям?