Сяошэн Лян - Исповедь бывшего хунвэйбина

После этого больше никто не имел возражений, разобрались по группам, во главе каждой стал военный. Общее руководство возглавил командир батальона.

Он скомандовал:

— Сейчас возьмите в руки цитатники, а карманы курток и брюк выверните! Все дружно исполнили приказ.

Военные, возглавлявшие группы, проверили каждого в отдельности, ни у кого нарушений не обнаружили, и нас повели в столовую. Моя одежда высохла лишь наполовину, но я вынужден был надеть ее, сверху набросил пальто.

Работники столовой, видно, встали гораздо раньше, они уже подготовили и завернули для каждого из нас сухой паек: по две булки, по одному вареному яйцу и куску колбасы. Поскольку этот день был самым счастливым в нашей жизни, поэтому дали по две булки на каждого вместо одной пампушки. Да еще и по вареному яйцу. Да по куску колбасы.

Когда они вручали нам свертки, каждому говорили: «Поздравляем вас со счастьем!».

Можно было видеть и воспринять ухом, что то были искренние поздравления. Военные разделяли наше счастье. Скрытое недовольство, возникшее у некоторых из нас из-за слишком ранней побудки, после услышанного исчезало. Я должен признать, что одним из этих «некоторых» был и я. Полусырая одежда, которую я натянул на голое тело, стала дополнительным раздражителем, но эта их искренность вызвала у меня большее чем у других счастье, ярко отразившееся на лице.

Над поздравлениями пришлось задуматься. Они — это люди, которые живут в Пекине, а ни с чем не сравнимое счастье быть принятыми председателем Мао, в первую очередь досталось нам, а не им, к тому же они должна нас обслуживать. И они ничуть не ропщут, а мы из-за того, что нас подняли немного раньше, стали ворчать, не смогли воспринять это с пониманием. Когда едут на ярмарку, встают куда раньше! Подумав так, я успокоился, почувствовал себя счастливейшим человеком. Хотя на теле была сырая одежда, однако сердце переполнилось счастьем. Боюсь, что в этой жизни не будет второго случая поучаствовать в смотре, проводимом председателем Мао! Разве только, если он развернет вторую великую культурную революцию.

Когда построились и вышли из столовой, я увидел старика-сторожа музея, он стоял на крыльце и, подняв обе руки, молча махал нам на прощание. Интересно, завидовал ли он нам?

Небо непроглядно черное. Так называемая предрассветная темень и тишина. Холодно. По моим воспоминаниям, зима в тот год в Пекине пришла особенно рано. К счастью, у меня было пальто. Иначе я в своих мокрых куртке и брюках, наверно, умер бы от холода в те предрассветные часы.

Пекин, весь день шумевший и кричавший, только в этот момент, когда ночь одолела день, затих. То была обычная тишина. И в то же время, казалось, — очень даже не обычная. Когда мы дошли до конца переулка, я увидел, что по обеим сторонам улицы на небольшом расстоянии друг от друга стояли вооруженные военные.

Построившись в колонны, мы под командованием командира батальона направились в Пинъань, а из Пинъаня — в Дунсы. Там тоже чуть ли не вплотную один к одному по обеим сторонам улицы стояли шеренги солдат Народно-освободительной армии. Колонна за колонной под командованием военнослужащих НОА из разных улиц к нам выходили хунвэйбины и вливались в наши ряды. Колонна становилась все мощнее и мощнее. Постепенно выстроилось войско, которому не было ни начала, ни конца. Перед одним из перекрестков ввели ограничения. Видимо, для того, чтобы к нам не могли присоединяться те хунвэйбины, которые не должны были участвовать в смотре. Немного погодя командир батальона приказал нам сделать перекличку в группах и впредь не допускать в них посторонних, чтобы предотвратить проникновение в наши ряды классового врага. Командир нашей группы сказал, что, со слов того маленького бойца, он и их командир батальона уже несколько раз водили хунвэйбинов на прием и смотр к председателю Мао и ни разу ничего не случалось, за что они получили благодарность от Центрального комитета по делам культурной революции.

С этой минуты мы стали смотреть на него другими глазами.

Вместе с потоком наша колонна зашла в один из переулков вблизи Дунсы. Сейчас припоминаю, что то был все-таки не маленький переулок, а длинная улица. Огромное войско заполнило всю эту улицу, как бы укрывшись в ней. Поток остановился. Маленький боец сказал нам, что здесь мы будем ждать до рассвета.

Потом мы наблюдали, как прояснялся день. Казалось, чем дальше, тем медленней тянется время. Наконец, рассвело — было всего шесть часов утра. Маленький боец сообщил нам, что смотр начнется только в 10 часов. Он посоветовал нам набраться терпения. Еще ждать 4 часа — как много надо иметь терпения! В моей памяти не было случая, чтобы я выдерживал такое длительное испытание. После этого случая мое терпение тоже ни разу не подвергалось такой продолжительной пытке.

В ходе вынужденного ожидания и проверки способности на долготерпение мы съели все, что у нас было. Желудки заполнились. Сырая одежда на мне высохла. Поднялось солнце. Люди немного согрелись, громко, с подъемом запели революционные песни. Пели повсюду. Несколько военных с успехом поднимали настроение: руководили пением, запевали песни, в такт песни размахивали руками и хлопали в ладоши, как только могли подогревали настроение людей. Песни непрерывно возникали то здесь, то там. Один мотив накладывался на другой, одни старались перекричать других, пели с большим энтузиазмом.

Жители обеих сторон улицы не могли выйти из дворов, не могли войти в дома. Во всех домах к окнам прилипли лица людей, разных по возрасту и по полу, жадно смотревших на нас. Иные из нас, захотевшие пить, просили у них воды. Те тут же открывали окна и подавали стаканы с кипятком или чаем. А если кто-то просил поесть, то и эта просьба удовлетворялась с великой щедростью. Этот кто-то благодарил их, они отвечали «не стоит благодарности» и говорили, что прием хунвэйбинов, прибывших в Пекин из других мест, — это долг жителей столицы. В те годы часы на руке хунвэйбина были редкостью. У многих военных Народно-освободительной армии тоже не было наручных часов. Правда, комбат был с часами, но никто не хотел спрашивать у него время, боясь, что ему не понравится наше нетерпение. Поэтому мы часто стучали в окна жителей столицы и спрашивали у них. Они терпеливо отвечали на вопросы. А некоторые старики и дети сами открывали окна и периодически сообщали время.

— Восемь тридцать!

— Девять часов!

— Девять двадцать пять!

— Девять сорок пять!

— Ровно десять!

И тут вся улица всколыхнулась, подхватила:

— Ровно десять! Ровно десять!

— Наконец-то наступил самый счастливый для нас момент!

— Да здравствует председатель Мао! Да здравствует, да здравствует председатель Мао!