Сяошэн Лян - Исповедь бывшего хунвэйбина

Увидев, что я встал, услышав, как я робко и угодливо поблагодарил их, они перемигнулись и громко расхохотались.

Они смеялись совершенно свободно, ничуть не стесняясь, даже несколько излишне развязно. Окружавшие их люди по-разному отнеслись к ним. Но было очевидно, что они вызвали исключительный интерес многих. Взоры некоторых так прилипли к ним, как будто их тела были намазаны клеем. Благодаря их привлекательной внешности? Или потому, что они были одеты не так, как все? А может быть благодаря их исключительно бравому и героическому виду? Или потому, что были элегантны и надменны, необыкновенно темпераментны? Откуда мне знать! В вагоне, похоже, не было их сторонников, а те, кто оказался рядом, не определили свои симпатии или антипатии к ним, либо не придавали значения происходящему.

— Мы же выручили тебя из беды, а ты как будто боишься нас? — спросила одна из них, та, которая дала пощечину типу из организации «Дин тянь ли ди», с состраданием глядя на меня. Ее скорбный тон, ее любовь и жалость, сердечная боль были такие, как будто они вырвали юного отрока из лап бандита.

— Я не боюсь, я не хочу, сидя между вами, стеснять вас! — сказал я.

— Это не имеет значения, садись! Не сядешь ты, скоро заявится кто-нибудь толстый и попросит чуточку уступить места, как мы ему не уступим?

Я подумал, что, наверно, так и будет. Если действительно придет толстяк и сядет между ними, то разве он столько займет места, сколько занимаю я. Свято место пусто не бывает. Если сяду, можно считать за добро отплачу добром.

И тогда я сказал:

— В таком случае вы сядьте вместе, а мне немного места оставьте с краю! Два цуня [48] Цунь — мера длины, равная 3,2 см. — и хватит!

— Два цуня? Ты считаешь, что ты настолько тонкий?

— Чертенок-хунвэйбин, брось ты показывать нам манеры юного джентльмена, лучше, золотце мое, слушай нас, садись в середину! Мы будем охранять тебя слева и справа!

— Мы с удовольствием станем для тебя « женщинами-рыцарями»!

— Старшие сестры-хунвэйбины не откажутся охранять чертенка-хунвэйбина! Они откровенно подсмеивались надо мной, одна из них, взяв меня за руку, как мать непослушного ребенка, подтащила к полке и посадила посередине между ними.

Я стал объектом их шуток, покраснел и не смел что-либо сказать, боясь снова изречь какую-нибудь глупость, позволил им от души повеселиться.

— Откуда везешь такой аромат?

— И в самом деле! Чертенок-хунвэйбин, что за особенную вещь ты принес в вагон?

— Это два помпельмуса в моей сетке так сильно пахнут, — ответил я.

— Помпельмусы? Ты почему раньше не сказал? Мы изнываем от жажды!

— Этот красивенький книжник оказывается обо всем подумал, не то, что мы, а? А мы и не догадались прихватить с собой несколько пампельмусов!

— Красавчик! Чем ты так привлекаешь к себе людей? Ты посмотри, он покраснел!

— О-о-о! Белый красавец стал красным! Какой он благовоспитанный да застенчивый, он скорее похож на юного странствующего сюцая! [49] Сюцай — студент, (талантливый) ученый, (начитанный) человек; интеллигент, начетчик.

Еще один раскат хохота.

Я раздумывал: а может быть я им понадобился на полке между ними не только из-за боязни, что их может потеснить какой-нибудь толстяк, а еще и потому, что они сразу увидели, что я, как чертенок-хунвэйбин, доставлю им развлечение?

В конце-концов я тоже хунвэйбин! Хотя по возрасту моложе их на несколько лет. Неужели, по их мнению, мое чувство собственного достоинства ничего не стоит?

Первоначальное мнение, которое сложилось у меня по отношению к ним, резко пошло на убыль. Какое же они имеют преимущество перед хунвэйбином председателя Мао? Дочь «каппутиста» в метеорологическом училище в Чэнду относилась ко мне по-родственному и с любовью, как старшая сестра. А они, черт возьми, подобно избалованным отпрыскам, даже насмехаются, как над ребенком! Неужели они считают, что если они втащили меня в вагон, отчитали того типа из организации «Дин тянь ли ди» и дали мне место, то имеют право выставлять меня на посмешище, потешаться надо мной, как им захочется?

У меня в душе росла неприязнь к ним. Или точнее будет сказать — огромное желание дать отпор.

Я снова поднялся с полки с намерением побыстрее уйти от них, перебраться в другой вагон.

— Ты куда? Не уходи! Что, боишься, что мы съедим часть твоего помпельмуса?

— Ты сильно рассердился? У нас как раз во рту пересохло, если сейчас не полакомимся, то когда еще придется? Успокойся, юный книжник, если останешься с нами, всю дорогу будешь избавлен от голода и жажды!

Уговаривая меня, одна из них взяла за руку, подвела к полке и посадила, а вторая, взяв нейлоновою сетку из моих рук, вынула из нее оба помпельмуса, издававшие аппетитный аромат, достала из кармана маленький складной нож и начала на крохотном столике разрезать помпельмусы на части. Оба поделила на несколько долек.

Потом, не стесняясь, они начали есть их. Не буду рассказывать, как мне стало жаль помпельмусы, когда увидел, что они с аппетитом жуют это чудо. Сам я раньше твердо решил, что какая бы жажда не мучила меня в пути, до возвращения в Харбин ни за что не стану их есть. Я хотел привезти их домой, чтобы мать посмотрела, что из себя представляют помпельмусы. Чтобы мать, братья и сестры попробовали, какие они сочные и ароматные. А когда они будут наслаждаться, думал я, расскажу им какую прекрасную старшую сестру я встретил в Чэнду.

Но они разрушили мою красивую мечту!

Я почему-то все еще испытывал какую-то необъяснимую робость перед ними. Я мог в душе негодовать, но я не смел что-либо высказать вслух. Даже гнев подавлял внутри себя, внешне демонстрировал щедрость, как бы совершенно не придавая значения тому, что они едят.

— Ему совсем безразлично, чем мы лакомимся! Ты тоже присоединяйся к нам! Это же твое, если ты не будешь есть, нам ведь тоже будет неудобно!

— Не собираешься ли ты показать нам свое юношеское джентльментство? Будет правильно, если ты присоединишься к нам!

Они ели и по-прежнему подшучивали надо мной.

«Я, что просил вас есть, — подумал я. — Если я не съем ни дольки, это будет им выгодно. Тогда я буду полным идиотом!». И тут я схватил дольку помпельмуса и стал есть. Ел очень быстро, почти с жадностью. Два укуса и дольки нет. Старался опередить их. Если я этого не сделаю, то потом буду злиться на себя, —мелькнуло в голове.

Увидев, как я жадно ем, они, перемигнувшись, засмеялись, но не так раскатисто, как прежде, так как их рты тоже были заняты делом.

Одна из них, проглотив пищу, с издевкой сказала:

— Это ты так демонстрируешь джентльментство юноши? Не годится, надо разделить, иначе ты один все уничтожишь! Еще оставалось четыре дольки. Мы выделили каждому по одной. Она сказала: