Александра Шахмагонова - Матильда Кшесинская и любовные драмы русских балерин

В Новороссийске мы прожили шесть недель в вагоне, пока наконец смогли уехать. Осложнений было масса: то нет парохода, то он слишком мал, то он идет только до Константинополя, то на нём случай сыпного тифа, то требовали неимоверно высокую плату. А мы все живём в нашем вагоне. Стало ужасно холодно, дул норд-ост, и стоило неимоверных трудов отапливать вагон. Для этого наши люди пилили старые телеграфные столбы, всюду валявшиеся около вагона. Кругом свирепствовал сыпной тиф, и опасность заразы была большая, в особенности на вокзале, куда приходили санитарные поезда, полные больных, а часто и умерших в пути. То и дело слышали, что то один, то другой из наших знакомых здесь скончался. Наконец генерал Н. М. Тихменев, который заведовал всеми железными дорогами, как-то зашёл ко мне и, увидав, в каком ужасном вагоне я живу, дал мне прекрасный салон-вагон, где мы разместились с полным комфортом. Диваны на ночь превращались в кровати, была чистая уборная, одним словом, нам казалось, что мы живём во дворце, даже было электрическое освещение. С едой было трудно, провизии в городе было мало. Лишь раз Андрею удалось получить разрешение закупить провизию в английской кантине, и он принес нам чудные бисквиты и какао, что было в то время роскошью. Мы тут повстречали много знакомых, которые, как и мы, жили в ожидании возможности ехать дальше. Все направлялись в Константинополь, где доставали себе визы и ехали дальше.

Я как-то вышла в город и встретила печальную процессию. Хоронили молодого графа Иллариона Ивановича Воронцова-Дашкова, умершего от сыпного тифа. На повозке лежал простой гроб, а за ним шла его красивая вдова, графиня Ирина, рождённая Лазарева. Убогость похорон и горе вдовы произвели на меня глубокое впечатление, которое до сих пор не изгладилось из моей памяти».

Задержка с нашим отъездом произошла главным образом из-за того, что не было подходящего парохода, который шел бы прямо во Францию или в Италию. Все пароходы шли только до Константинополя, где приходилось сходить на берег, поселяться в гостинице, получать визу и ждать парохода. Великая Княгиня хотела ехать без остановки в Константинополь. Начальник английской базы в Новороссийске также советовал подождать немного, пока не подойдет соответствующее судно. Наконец нам сообщили, что ожидается итальянский пароход, который пойдет обратным путем прямо до Венеции, лучшего искать было нечего. Вскоре он прибыл и оказался пароходом “Семирамида” итальянского “Триестино-Лойд”.

Тринадцатого февраля 1920 года мы все стали на него грузиться. В этот день мы покинули Русскую землю, так как перешли на итальянский пароход, хотя ещё оставались в пределах русских вод. После всего нами пережитого каюта первого класса нам показалась невероятной роскошью. Чистое белье, удобные кровати, ванны, уборные, парикмахер – всего этого мы не видели месяцами. Но, когда мы впервые вошли к обеду в столовую, мы просто глазам своим не верили: столы накрыты чистыми скатертями, тарелками и приборами ножей, вилок и ложек, все, чего мы уже веками не видели. Мы даже все ахнули от восторга и радости, что наконец вернулись к цивилизованной жизни. Но мы были несколько сконфужены, садясь за стол в таком ободранном виде, в каком мы все были. Когда шикарно одетые лакеи нам стали подавать обед, массу вкусных блюд, мы окончательно замерли от восторга, контраст с только что пережитым был уж слишком резок. Если к этому еще прибавить чувство безопасности от большевиков, то можно себе представить наше настроение».

Неунывающая Кшесинская находила отдушины и в описании этих лет:

«Тут не обошлось без некоторых забавных сцен. Хотя пароход стоял в порту у пристани и его, конечно, не качало, но на воде всегда бывает маленькое покачивание корабля, едва заметное, но для людей, страдающих морской болезнью, все же чувствительное. За первым обедом в ресторане вокруг Великой Княгини Марии Павловны сидело много дам со своими дочерьми, ехавшими с нами, и среди них некоторые страдали морской болезнью. Они стали, одна за другой, проситься уйти к себе, так как плохо себя чувствовали. Тогда Великая Княгиня, которая никогда не болела морской болезнью и ее не признавала, обратилась к ним и заявила, что морская болезнь – болезнь горничных и результат дурного воспитания. Эффект получился тот, что дамы, которые себя плохо чувствовали, говорили, будто забыли в каюте платок или что-нибудь другое, лишь бы был приличный предлог, и не решались больше ссылаться на морскую болезнь, другие же предпочитали оставаться в своей каюте, но многих это действительно излечило».

Каждому известны слова песни «Поручик Голицын»…

Нужна ли была чужая земля Матильде Кшесинской? Нет, судя по её мемуарам, по всей истории её жизни, совсем не нужна. Она часто бывала за границей, но всякий раз стремилась скорее домой, в Россию.

Стоял ли перед нею вопрос в тот февральский день, когда она садилась на пароход, чтобы покинуть Родину? Нет, не стоял. Она не могла вернуться. Возвращение – смерть! Увы, так сложилась судьба. Не будем забывать, что её сын был сыном великого князя дома Романовых.

Русское солнце, великое солнце не освещало ей путь в порт и на пароход. Не освещало и путь парохода в открытое Чёрное море. Погрузка шла тёмной ночью, и всё же песня относится и к ней, как и ко многим покидавшим Россию. И к тем, кто воевал, и к тем, кто надеялся на белых воинов, которые так и не смогли сломить воинов красных.

Поздней ночью 19 февраля 1920 года, что символично, в день отмены крепостного права, которое произошло в 1861 году, «Семирамида» с беженцами на борту покинула Новороссийск. Она вырвалась на свободу!? Так бы с удовольствием сказали либералы, но она уезжала, уже получив опыт жизни при «дикой демократии», дарованной России диким Западом.

Сколько – не только песен – сколько художественных, документальных, мемуарных произведений посвящено вот этому самому тяжелейшему процессу расставания с родной землёй…

Прекрасно описал это Паустовский, который не уезжал, но видел, как уезжают беженцы из России. Он в то время находился в Одессе. Эти завершающие третью книгу «Повести о жизни» мне запомнились со школы. А теперь они помогли понять, что испытывала Матильда Кшесинская, покидая Россию. Но обратимся к Паустовскому, поскольку балерина не стала описывать горечь отъезда, – видимо, и без того с лихвою натерпелась и надумалась об этом шаге.

«…сверху хорошо был виден весь порт и всё, что в нём творилось.