Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

Шаги затихли, не достигнув его камеры. Он слышал, как лязгнул засов, прозвучал невнятный, но резкий командный голос. Какое-то время стояла томительная тишина. Затем зашаркало, кто-то грубо бросил: «Двигай давай!» — и грохот подкованных сапог стал удаляться, удаляться, сопровождаемый лязгом открываемых и закрываемых коридорных решеток, пока не провалился в какую-то дыру, откуда не доносится ни единого звука.

Зиновьев медленно поднялся, стал озираться. Что-то он должен сделать такое, чтобы предотвратить неизбежное… Хотя, если оно неизбежное, то… Нет, все это чепуха! Должен быть какой-то выход. Не может не быть… Ведь где-то сейчас идет нормальная жизнь, люди укладываются спать, кто-то ляжет в постель с красивой и молодой женщиной, будет ласкать ее тело, совершенно не думая о том, что совсем рядом гремят по бетонному полу железные подковы и звучат грубые и злобные голоса… О-о! Этого бы счастливчика да на его, Зиновьева, место! Да он бы эту равнодушную мразь собственными руками… душил бы, резал на кусочки…

А где-то и сам Сталин… и тоже, может быть… А уж его-то, этого… это коварное ничтожество… он бы… О-о, великий бог Израилев! Услышь твоего несчастного, заблудшего сына!

Снова издалека стал нарастать уверенный и неумолимый грохот нескольких пар подкованных сапог.

Зиновьев замер — и вновь его тело взмокло от пота. Шаги оборвались возле двери его камеры… Лязгнула задвижка, дверь отворилась…

— Выходи!

— Не-ет! Не пойду-у! Уби-и-йцы! Жанда-армы! О-о!

Ворвались в камеру, били кулаками, ногами, вывернули за спину руки, поволокли…

По гладкому цементному полу. По лестничным ступеням за ними тянулась мокрая дорожка… Среди глухих стен метались протяжные вопли, переходящие временами в животный визг…

Генрих Самойлович Люшков, комиссар госбезопасности третьего ранга, лицом, шевелюрой, усишками-кляксами и даже ужимками напоминающий Чарли Чаплина, хотя остепенившегося и весьма раздобревшего, выехал из Москвы на другой же день после суда по делу «Объединенного террористического центра». Вместе с ним ехали его ближайшие помощники по Секретно-политическому отделу старший лейтенант госбезопасности Михаил Каган и капитан госбезопасности Григорий Винницкий. Все трое службу в Чека начинали на Украине, хотя и в разное время: там были их корни. Они еще не остыли от только что законченной работы, каждый по-своему переживал ее и оценивал свое в ней участие.

Едва поезд отошел от перрона Казанского вокзала, Люшков расстегнул ворот гимнастерки, на которой рядом с двумя значками «Почетный чекист» красовался новенький орден Красного Знамени, посмотрел на своих товарищей, усмехнулся и предложил:

— Ну что, хлопцы? Давайте все, что есть, на стол. Поработали мы с вами добре, можно и расслабиться. Особенно если иметь в виду, что впереди нас ждет работенка тоже не из легких.

Хлопцы стали извлекать из сумок жареных цыплят, вареные яйца, помидоры, огурцы, зеленый лук, хлеб. Все это раскладывалось на газете, резалось, чистилось, разрывалось на части. Миша Каган сходил к проводнику, взял у него стаканы, Гриша Винницкий разлил в них водку. Конечно, они могли бы пойти в вагон-ресторан, но там совсем не то: не расслабишься на всю катушку, надо держать марку и блюсти честь чекистского мундира. А тут — сами по себе, оглядываться не на кого, дуй до горы, под гору само понесет.

— Давайте, хлопцы, выпьем-таки за новое назначение, за удачу на новом месте, за все хорошее, — предложил Люшков, поднимая свой стакан. — За то, щоб дома не журылысь, щоб, як говорят у нас в Одессе, хохол у жида гуску не стибрил.

Хлопцы скупо улыбнулись шутке своего начальника, которая отдавала старорежимным душком, выпили, стали закусывать. Они еще были несколько скованы непривычной близостью к комиссару ГБ третьего ранга, боялись лишний раз открыть рот, хлеб не кусали, а отщипывали маленькими кусочками, и хотя были голодны, старались ни в чем не перегонять своего степенного начальника. Однако через полчаса Гриша с Мишей тоже расстегнули ворот своих гимнастерок, глаза их замаслились, губы то и дело растягивались блаженной улыбкой, молодые зубы смачно вгрызались в жирных цыплят, огурцы и лук звучно перемалывались за тугими щеками, спелые помидоры брызгали соком.

— Здесь я вам не комиссар госбезопасности третьего ранга и не начальник, — говорил Люшков, обтирая жирные губы бумажной салфеткой, — а просто Генрих Самойлович. Так что без церемоний. На службе — другое дело. А служба нам предстоит, скажу вам по секрету, очень и очень не простая. Инструктировали меня и нарком товарищ Ягода, и предпартконтроля товарищ Ежов. Наше дело — навести революционный порядок в Северо-Кавказском крае как в партийных инстанциях, так и в самих органах. Много всякой белогвардейской сволочи пролезло в наши ряды, надо всех выявить и вымести железной большевистской метлой. Опыт у нас есть, будем использовать его на всю катушку.

Люшков далеко не все поведал своим помощникам о разговоре с Ягодой и Ежовым. Он умолчал о том, что Ежов, напутствуя его на новую должность, поведал ему: дни Ягоды сочтены, не сегодня-завтра будет снят с поста наркома внутренних дел, следовательно, с задачей, поставленной им перед Люшковым, можно повременить, дело сводится пока к сбору компромата на всех руководящих работников края без всякого исключения, а что компромат имеется, в этом нет ни малейшего сомнения. Но эта предварительная работа — для будущего, а будущее наступит в ближайшие месяцы.

Впрочем, помощникам знать все и не обязательно. Их дело — выполнять приказы своего непосредственного начальника, а почему он отдает им такие приказы, это его заботы.

— Да, работенка нам предстоит не легкая, — повторил Люшков и пояснил: — Край, сами знаете, казачий, там все пронизано духом средневековья и опричнины, там нас, евреев, не любят и до сих пор называют жидами… Так что обстановка, сами понимаете…

— Мы это понимаем, Генрих Самойлович, — заверили Люшкова Гриша с Мишей. — Мы вас не подведем.

Но Мише показалось этого мало, и он решил дополнить своего начальники:

— Жидами нас называют не только казаки, но и все остальные.

И тут же получил локтем в бок от Гриши.

А Люшков глянул на Мишу оценивающе: того ли взял с собой? — однако замечание делать не стал, заметив назидательный тычок Гриши. Поэтому и заговорил так, будто ничего не случилось:

— Не сомневаюсь. Свое умение и преданность партии вы доказали делом. Кандидатур на ваше место было много, а выбрал я вас. Ценить надо.

— Мы ценим, Генрих Самойлович! — вскричали оба, а Миша так значительно громче своего товарища.

— Ну, то-то же… Конечно, в предыдущем деле у нас были кое-какие недочеты и упущения, мы слишком миндальничали с подследственными, иногда не проявляли достаточную инициативу и настойчивость. В результате подследственные искали и находили себе лазейки для оправдания своей враждебной деятельности, пытались сбить следствие с истинного пути. Но мы преодолели этот, так сказать, порог, вышли на новый рубеж и успешно его освоили. В этом ключе будем действовать и дальше… Кстати, Гриша, ты сопровождал Каменева в подвал… Как он вел себя?