Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

Судебное разбирательство показало, что никакой логики в обвинениях не было, что все было решено заранее, еще до суда. Впрочем, это не стало неожиданностью для Льва Борисовича. Этот судебный процесс практически ничем не отличался от предыдущего, разве что еще большей озлобленностью и оголтелостью. Неожиданностью был приговор: смертная казнь. До сих пор подобные приговоры членам партии большевиков не выносили. Еще при Ленине было решено не судить членов партии за политические разногласия и не допускать вынесения этих разногласий на суд широких масс. Зато за уголовщину судили более жестоко и решительно, чем беспартийных. Неужели Сталин переступит и эту ленинскую заповедь?

То потрясение, которое Каманев, как и все остальные подсудимые, испытал после оглашения приговора, постепенно прошло, в душе осталось лишь чувство недоумения и ощущение нереальности всего происходящего. А еще теплилась надежда, что спадет пропагандистская кампания борьбы с уклонистами, все успокоится, осужденных подержат-подержат в узилище и тихо выпустят на волю, отправив в какую-нибудь Тмутаракань. Ведь не за что, собственно говоря, лишать жизни тех, кто делал революцию, кто не щадил…

А может быть, как раз за это? Да нет, не может быть! Чепуха! Расстрелять невинных людей — это… это, знаете ли… Это вам не Франция восемнадцатого века, это хоть и Россия, но век-то уже и не девятнадцатый даже, а двадцатый.

Лев Борисович тяжело поднялся с постели, взял со стола газеты. Свежие, сегодняшние: «Правда», «Известия», «Комсомолка», «Гудок»… — те же самые, какие он и на воле читал по утрам. Главная тема — обсуждение проекта новой Конституции СССР. Проект поддерживают, одобряют, вносят в него коллективные поправки, и в каждом газетном столбце — Сталин, Сталин, Сталин! Особенно старается «Правда». Говорят, будто Мехлис, еще будучи личным секретарем Сталина, сказал ему однажды, что, мол, недостаточно только ругать оппозицию и изобличать врагов народа, надо еще создать у народа представление, что все достижения советской власти связаны лишь с одним именем — именем Сталина. Будто бы Мехлис привел в качестве примера Моисея, которого левиты, выдвинутые им в привилегированное сословие среди народа Израиля, обязаны были восхвалять его наравне с самим богом и тем поддерживать в народе непререкаемый авторитет своего вожака и право единолично вершить суд и расправу над любым человеком. Говорят, именно после этого разговора Сталин назначил Мехлиса главным редактором «Правды» и дал ему неограниченные права в реализации предложенного плана.

Да, Мехлис, судя по страницам газеты, старается на совесть. В его старании ярко выражены еврейская страстность и предприимчивость. Но более всего он привнес в создание культа Сталина культ богоизбранного народа Израиля, культ его бога и Библии, как единственного источника мудрости и истины для всего человечества. Понимает ли Мехлис, какую разрушительную силу он взлелеявает своей неистовой пропагандой исключительности Сталина? Ведь подобная же пропаганда и внушенное чувство исключительности привели когда-то к гибели государство Израиль, к рассеянию его народа по всему миру. Не обернется ли возвеличивание Сталина против его возвеличивателей? Диктаторам не ведомо чувства благодарности, они на добро чаще всего отвечают злом.

Каменев отложил «Правду», поднялся и несколько раз прошелся по камере от окна к двери и обратно. Потом снова взялся за газеты. Увы, редакторы их были разными, но писали они об одном и том же. И почти одним и тем же языком. Впрочем, наблюдение это было не новым и не вызвало у Льва Борисовича никаких особых чувств. Одно лишь подействовало весьма неприятно — погромные статьи Карла Радека, Михаила Кольцова и других, менее знаменитых журналистов, извергающие фонтаны лютой ненависти к осужденным, да отклики с мест на завершившийся судебный процесс: единодушное проклятие и требование немедленной смерти преступной клике Зиновьева-Каменева.

И вдруг, в колонке официальных сообщений газеты «Известия» — маленькая заметка, в которой говорится, что Президиум ЦИК СССР отклонил ходатайство о помиловании осужденных к высшей мере пролетарского возмездия членов преступной банды «Объединенного троцкистско-зиновьевского террористического центра» и что приговор приведен в исполнение.

Каменев еще и еще раз перечитывал заметку, но смысл ее все более и более затемнялся в его сознании: «приговор приведен в исполнение», а он, Лев Каменев, все еще жив. Так может, и не будет никакого «исполнения»? Того же Авеля Енукидзе осудили, раздраконили на Пленуме ЦК, а потом тихой сапой восстановили почти во всех правах и обязанностях. Правда, всю мелкую сошку — всех этих кремлевских библиотекарш и уборщиц, из дочерей которых Енукидзе создал свой гарем, а также охранников и дворников, этот гарем обслуживающих, — загнали «за Можай», так ведь без этого и нельзя, кто-то ведь должен отдуваться за длинный язык, за перемывание косточек членов Цэка и правительства, кто-то же должен стать примером для назидания остальным. К тому же мелкой сошке не привыкать жить «за Можаем»…

Или взять процесс по так называемому делу подпольной диверсионно-террористической организации «Промышленная партия», будто бы возглавляемой профессором и директором Теплотехнического института Рамзиным, куда — опять же будто бы — входили и многие другие видные ученые. Дело это состряпали не по политическим соображениям, а, как было доподлинно известно Льву Борисовичу, исключительно для того, чтобы освободить кафедры и должности для своих людей, которым не терпелось эти кафедры занять немедленно, а не после дождичка в четверг, то есть после всяких конкурсов, аттестационных комиссий и испытательных сроков. Сегодня Рамзин на свободе и снова возглавляет тот же институт, а его нетерпеливые гонители ожидают решения своей участи в Бутырках и уже никуда не спешат.

То же самое и с видными историками, философами и юристами «старой школы», к осуждению которых приложил руку сам Бухарин, возжелавший стать академиком в области истории и философии, а «старики» выступили против, — «стариков» осудили, сослали, а потом — по прошествии нескольких лет — вернули к прежним должностям и званиям. Тех, кто остался жив, разумеется. Но не потому, что они такие хорошие и пострадали зря, а потому что Сталину и его клике понадобились люди, способные возродить империю.

Так, может быть, и с ними, зиновьевцами-каменевцами, поступят точно так же? Или хотя бы с ним, Каменевым: как ни как, а все же со Сталиным они довольно длительное время шли рядом, хотя друзьями так и не стали. Наконец, совсем недавно те же самые Радек и Кольцов требовали смерти Рамзину со товарищи и, захлебываясь от восторга, писали, что дети этих врагов народа отрекаются от своих отцов, требуя для них только расстрела.