Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

Да, Новый год на сей раз встречали в семейном кругу. А раньше… раньше Сталин собирал на даче в Зубалово — или в Кремле — довольно шумные и обильные застолья. Насколько известно Николаю Ивановичу, в Зубалово сегодня тихо. Тихо и в Кремле, который Бухарин покинул всего два часа назад. В его саду не возится детвора, никто не карабкается на Царь-колокол, не лезет в жерло Царь-пушки. Обитатели пуповины Москвы поразъехались — кто на дачу, кто к друзьям, живущим вне кремлевских стен, да и самих старожилов постепенно выживали за кремлевские стены в новые дома, которые делились по принадлежности к тому или иному ведомству. Судя по всему, Сталин хотел остаться в Кремле в гордом одиночестве, превратив его в непреступную крепость, в которой могут заседать самые близкие ему люди.

Да, тревожно как-то нынче на душе, хотя Сталин с Бухариным по-прежнему приветлив, поздравил, например, Николая Ивановича с Новым годом и пожелал счастья с молодой женой. Не без ехидства, конечно, так на то он и Сталин, человек необразованный и некультурный, лишенный чувства такта и порядочности.

За столом в квартире Лариных всего трое: Николай Иванович с молодой женой и теща. Тесть, Михаил Александрович Ларин, не дожил до этого дня. Может, и к лучшему: не обрадовала бы Ларина, женитьба Бухарина, почти его сверстника, на своей юной дочери. А теща… А что теща? Ей за Николаем Ивановичем, знаменитым зятем своим, как за каменной стеной.

На праздничном столе шампанское, водка, икра, кое-какие овощи-фрукты, легкие закуски: наедаться за полночь — вредить своему здоровью. Это у Сталина манера есть по ночам, а у нормальных людей…

Николай Иванович с досадой отметил, что всякий раз мысленно апеллирует к Сталину, что это стало навязчивой идеей, чуть ли не манией. Противно и мерзко. А, с другой стороны, к кому же апеллировать, как не к Сталину? К тому же со смертью Кирова у Николая Ивановича пробудилась надежда, что Сталин вновь приблизит его к себе, сделает вторым человеком в партии и государстве. Кто еще по своему влиянию на эти институты может сегодня сравниться с Бухариным? Троцкий далеко, Зиновьев с Каменевым в тюрьме, другие — явная мелочь. Так что кроме Бухарина — никого. И кроме Сталина апеллировать не к кому. Хотя бы и мысленно. Как, надо думать, и Сталину к Бухарину.

До сих пор в СССР Новый год праздником как бы и не считался. В самом деле, ну что такое Новый год с точки зрения диалектики? Некая условная астрономическая точка отсчета. Всего-навсего. К тому же имеющая исключительно религиозную основу. Действительные праздники в государстве рабочих и крестьян — это Первое Мая и Седьмое Ноября. Горячие головы предлагали даже переименовать календарь, приняв за точку отсчета «залп „Авроры“» — по примеру французов, начавших новую историю с падения Бастилии. Но предложение похоронили в бюрократических канцеляриях. А как бы было здорово: весь мир так, а мы — этак! А потом подсчитывать: вот и еще кто-то ведет летоисчисление по-нашему, по-большевистски, по-советски. И когда останется какая-нибудь там Новая Зеландия, можно будет считать победу Мировой Революции свершившимся фактом. А Новую Зеландию оставить в качестве реликта, чтобы дети ездили туда смотреть на ископаемый капитализм. Даже можно будет разрешить всем буржуям переселяться в эту самую Зеландию: пусть там живут и сами себя эксплуатируют. Интересно, надолго ли их хватит…

Николай Иванович усмехнулся своим мыслям, покосился на свою молодую жену, быстрым взглядом обласкал ее милое лицо, стройную фигуру: он таки дождался ее зрелости, и вожделенная мечта его обладать этим юным созданием наконец-то осуществилась. А несколько лет назад эта мечта казалась недостижимой: все-таки разница в возрасте в двадцать шесть лет — не шутка. Однако время скоротечно и неумолимо в отношении человеческого материала, втянутого в круговорот природы, и настоящий революционер лишь тот, кто подчиняет время своей воле…

По радио передавали новогоднюю речь Сталина.

Для Бухарина в этой речи не было ничего нового и неожиданного, поэтому он слушал ее вполуха. Но остальные внимали каждому слову, произносимому глуховатым голосом неторопливо и раздумчиво.

Сталин анализировал международную обстановку. Он отметил усиление в Европе фашизма и возрастающую угрозу новой мировой войны, успехи социалистического правительства Испании в преобразовании общества и в борьбе с фашистскими мятежниками, пробуждение забастовочного движения международного пролетариата в ведущих капстранах, активизацию борьбы колониальных народов против колонизаторов. Затем перечислил достижения СССР в области промышленности и сельского хозяйства, сказал, что не время почивать на лаврах, хотя кое-кто из партийного и советского руководства склонен именно к этому, заявил, что с такими людьми нам не по пути, и выразил уверенность, что железная рука наркома внутренних дел Ягоды настигнет и без всякой пощады покарает всех врагов советской власти и трудового народа.

К Бухарину эта угроза Сталина не относилась, хотя разногласия Бухарина с генсеком все еще существуют, но исключительно в плане тактическом. И, наконец, Николай Иванович, в отличие от Зиновьева-Каменева, не стремится с некоторых пор занять место Сталина, следовательно, не представляет для генсека реальной опасности в плане, так сказать, э-э… верховенства в партии и государстве, хотя с точки зрения авторитета…

В черной тарелке репродуктора куранты пробили двенадцать раз. Зазвучал «Интернационал». Трое поднялись и застыли в благоговейном молчании, не замечая, что губы их шевелятся, повторяя слова пролетарского гимна.

— Ну что ж, — произнес Николай Иванович, когда смолкли последние аккорды и установилась странная тишина, похожая на тишину поминок.

Все стояли, опустив головы, смотрели в стол, не пытаясь эту тишину нарушить.

Николай Иванович провел пальцами по воротничку косоворотки, поелозил слегка шеей, точно пытаясь выбраться из тесного воротничка, заговорил так же размеренно и глуховато, как перед этим говорил Сталин:

— Что ж, будем верить, что пламя Великой Революции не угаснет, несмотря на все ливни и штормы, которые обрушиваются на несгибаемых бойцов великого преображения человечества.

То ли собственный голос воодушевил Николая Ивановича, то ли какая-то необыкновенная мысль, а только он вдруг вскинул голову, дернул щекой, серые глаза его вспыхнули былым фанатизмом, голос окреп и зазвенел разящей сталью:

— Будем верить, что пламя революции будет разгораться все сильнее и сильнее! — воскликнул он, совершенно не думая о том, что перед ним всего-навсего две женщины, уверенный, что и они будут слушать его с таким же восторгом, с каким слушают его речи на митингах и многолюдных собраниях. — Будем верить, что гибель настоящих революционеров, падающих от пуль мирового империализма в разных концах земного шара, послужит… — замялся, опасаясь сказать лишнее и подыскивая подходящие слова. Слова не находились, мысли путались, их влекло по проторенной Сталиным дорожке, а дорожка эта уводила куда-то назад, в пещерные времена досемнадцатого года, в ненавистную Россию Обломовых, Карамазовых и Романовых. Разозлился, отсек что-то рукой в воздухе, закончил звенящим голосом: — … послужит раздуванию этого пламени во всемирном масштабе!