Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

Не переводя духа, он вытянул из рук Кунцева, ослабевших от неожиданной покладистости Алексея Петровича, брошюрку «Союза безбожников», полюбовался на его обалделую физиономию и пошел дальше, к своему кабинету, помахивая брошюркой, но уже ничего не напевая.

В кабинете, плюхнувшись в кресло, Алексей Петрович швырнул брошюрку в кучу всякого бумажного хлама и некоторое время сидел и перекипал тихим бешенством. Его злило, что Кунцев выбрал для этой неблаговидной роли именно его, Алексея Задонова, будто он и не Задонов вовсе, а начинающий журналист, что он не может понять причины, повлиявшей на этот выбор. Это мог быть чей-то наговор, неудовольствие главного редактора или новые политические веяния, которые прошли мимо его, Задонова, сознания. Ясно было одно: если его, Задонова, церковные звоны удивили и обрадовали, то Кунцева и ему подобных возмутили и озадачили, и теперь Кунцев хочет, чтобы Алексей Петрович это их возмущение отразил, то есть хочет руками известного журналиста Задонова, пользующегося, как ему, видимо, представляется, доверием самого Сталина, прощупать почву, на которой родилось решение дозволить церкви по-своему оповестить о встрече Нового года, и, если выяснится, что почва эта весьма шаткая, повести на эту почву наступление. Так уже бывало не раз. Правда, Алексею Петровичу до сих пор удавалось избегать участия в играх оппозиции, но точно ли удавалось, знает один лишь бог. Или дьявол. А рассчитывать на прошлое благоволение Сталина — наивно и глупо.

Алексей Петрович закурил трубку — в последнее время он перешел с папирос на трубку: и ощущения другие, и солидности больше, а возня с трубкой успокаивает и отвлекает. Попыхав дымком, он понемногу действительно успокоился: и трубка помогла, и незлобив был, и не мог подолгу сердиться на кого бы то ни было. А успокоившись, пришел к выводу, что, собственно говоря, он ничего не потеряет, если даже и поучаствует в этом диспуте, — глядишь, что-нибудь и просверкнет в смысле репортажа или статьи. А не просверкнет, то и ладно. Что же касается звонов, то надо будет подождать, что на сей счет скажет «Правда». Хотя и так ясно: без высочайшего соизволения звонить бы не стали, как ясно и то, что редактор «Правды» Мехлис против Сталина не попрет…

Но вот вопрос: что он, Задонов, говорил такого о религии, что эти его слова так засели в голове Кунцева? Наверняка ничего особенного, просто импровизировал, как обычно. И вечно его тянет за язык какая-то сила, с которой он никак не может совладать, а в результате — себе же самому одни неприятности да лишние хлопоты.

Алексей Петрович пошарил в своей памяти, но так ничего в ней не нашарил: ни когда, ни при каких обстоятельствах дернуло его за язык говорить о религии. Вспомнил бы обстоятельства, вспомнились бы и произнесенные слова. Но и по этому поводу огорчаться не стоило. И он, мысленно махнув рукой: авось вспомнится на самом диспуте, для очистки совести полистал брошюрку «Союза безбожников», выковыряв ее из корзины с мусором, однако ничего путного в ней не нашел.

Обойдусь как-нибудь и так, решил Алексей Петрович. Как говорится: черт не выдаст, свинья не съест… Кстати, это очень даже правильно, что бога стали писать с маленькой буквы. С одной стороны, если бог с большой буквы, так ведь и черта тоже надо писать с большой же, а если нет, так обоих с маленькой, потому что Черт есть антипод Бога, то есть равный ему по значению, как равны отрицательный и положительный электрические заряды. С другой стороны…

Стоило Алексею Петровичу зацепиться за какое-нибудь словцо, как мысль начинала накручивать вокруг этого словца десятки других слов и понятий, в результате чего вырастало чуть ли ни новое учение или, во всяком случае, пролог к такому учению. Увы, дальше пролога дело обычно не шло, потому что в воображении начинали, помимо слов, мельтешить какие-то лица, встревали какие-то непрошеные собеседники и поднимали такой гвалт, что от пролога ничего не оставалось.

Сегодня Алексей Петрович не поддался произволу непрошеных собеседников. Он встряхнул своей породистой головой и продолжил с тех же слов, на которых споткнулся: «с другой стороны».

Да, с другой стороны, бог — это нечто, в представлении каждого совершенно отличное от других, то есть, если я говорю: «Бог!» — то какого бога я имею в виду? Христа? Аллаха? Будду? Зевса? А если языческого бога иудеев или сонма богов древних славян, пришедших к ним с севера и даже из Ирана? Наконец, в таких выражениях, как «Бог с ним» бог легко заменяется на черта, хрена и далее на «х». Тем более что с точки зрения грамматики русского языка бог — понятие родовое, как, скажем, рыба, человек и прочее. Это уж церковники в своих книгах пусть пишут, как им хочется, а в светской литературе…

Но если непрошеные собеседники не помешали Алексею Петровичу рассуждать о боге, то помешал главный редактор. Пришлось идти к нему, решать там всякие вопросы, к религии никакого отношения не имеющие, и Алексей Петрович позабыл о предстоящем диспуте в Клубе железнодорожников. Но в конце рабочего дня Главный сам напомнил о нем, позвонив по внутреннему телефону и попросив поучаствовать. Ясно, что Кунцев для верности решил заручиться поддержкой Главного и науськал его на Задонова.

Впрочем, Алексей Петрович отлично понимал, что его существование и в качестве человека и гражданина, и в качестве писателя и журналиста целиком и полностью зависит от способности схватывать и поддерживать все то новое, что с некоторых пор внедряется в сознание народа и в практику повседневной жизни. Новое — это новогодняя елка, это изменение тона газет: в них перестали охаивать все, что связано с дореволюционным прошлым страны, в этом прошлом теперь пытаются найти и находят весьма положительные исторические факты и даже благотворно действующие на людей народные традиции, а по радио все больше звучат народные песни и мелодии и все реже песни времен революций и гражданской войны. Самому Алексею Петровичу в этом направлении перестраиваться нет необходимости. Тут главное — не высовываться вперед, но и не отставать.

Алексей Петрович вспомнил, как незадолго до Нового года шел по улице с елкой, только что купленной неподалеку от Большого театра, и повстречал знакомого писателя по фамилии Конкин, писателя серенького, но очень деятельного и очень революционного, состоящего в правлении московской писательской организации.

— Как, вы — и это?! — изумился Конкин, показывая на елку, точно это была вовсе и не елка, а четырнадцатиглавая гидра контрреволюции.

— А почему, позвольте вас спросить, я должен лишать своих детей такого удовольствия? — с вызовом ответил вопросом на вопрос Алексей Петрович, ставя елку между собой и Конкиным непреодолимой преградой, при этом у него внутри что-то все-таки дрогнуло от страха, и тут же подумалось, что мог бы покупку елки поручить Маше или попросить брата: черт его знает — сегодня елка, а завтра за эту елку потянут к ответственности.