Пётр Федоренко - Лепта

На мольберте ждала Андрея Ивановича работа — архангелы Михаил и Гавриил. Их он может воспроизвести с закрытыми глазами: поворот головы, размах крыльев — столько их написано… Он отдохнет немного и примется за работу…

Катюша впорхнула в мастерскую, принялась собирать разбросанное, сказала, смеясь:

— Гранпа, теперь я буду вашей помощницей, буду краски растирать, холсты грунтовать, читать вслух, как у Карла Павловича читают ученики.

— Вот и хорошо, друг мой, — машинально согласился Андрей Иванович. Запах духов Катюши вновь напомнил ему Катерину Ивановну — его Катюшу Первую. Он подмял глаза на портрет жены, который был написан им вскоре после рождения Александра. Катерина Ивановна была еще не совсем здорова, но радовалась выздоровлению, радовалась рождению первого сына, до той поры у них было две дочери. Такой, возбужденной и счастливой, он и попытался ее написать. Вглядываясь в дорогие черты, он подумал: ему бы такой талант, что у Карла Павловича…

И вдруг роспись Брюллова опять ожила перед глазами. От неожиданной мысли Андрей Иванович даже встал с диванчика. Что же это? Разве нарисованная на куполе полная дама со скрещенными на груди руками богородица? В ней никакой святости нет, ничего божественного, нет живого чувства. Да знает ли это Карл Павлович? Ну и ну! Ослепил соразмерностью, гармонией красок, а святости нет, религиозного чувства нет, веры нет. Надо пойти сказать ему. Ведь он храм расписывает…

Долго еще волновался Андрей Иванович, потом успокоился: небось не рассмотрел как следует. Неужто сам Карл Павлович не знает, что делает?

— Гранпа, куда эти картоны с Петром Великим убрать? — окликнула его Катюша.

— А? Да коли выбросишь — не жаль…

Вчера он показывал эскизы давным-давно задуманной картины «Петр Великий основывает Петербург» Сергею. Сергей прятал глаза, говорил добрые слова о Петре, лукавил, эскизы ему не понравились. В самом деле можно их — долой! Картине о Петре не быть!

Катюша убрала эскизы в шкаф, подошла, поцеловала дедушку в лоб.

— Унывать-то вам, гранпа, нет причин. Александр Андреевич скоро возвратятся, они же писали, что год побудут с Сергеем и приедут. Будущим летом и встретим.

— Дай-то бог. — Андрей Иванович так привык к тому, что Александр в Риме, что уже не верил в его возвращение.

Заглянула в мастерскую Арина, тоже уже старушка, позвала обедать. За обедом Андрей Иванович ласково поглядывал на внучку: умница, все понимает. Ничего-то он больше не сможет сделать. Петр так и останется в эскизах. Но все-таки он Катюше нужен. Да и не только ей, но и ее матери, Александру и Сергею, и Карлу Павловичу.

Солдат Живун, как всегда, поднимает Александра Андреевича чуть свет, и он по привычке направляется в студию. По дороге сон окончательно уходит, и тут шаги Александра Андреевича замедляются. Вот когда невероятное приключилось — и деньги есть, а работа ни с места. Руки не поднимаются ее продолжить. Потому что теперь ему ясно: он не справился с задуманным делом…

Выбитый из рабочей колеи посещением государя, почти больной, Александр Андреевич поплелся к смиренному Овербеку, чтобы у него найти утешение.

Мастерская Овербека теперь была в палаццо Ченчи, из монастыря он переехал, и там взяла силу мирская суета.

Александр Андреевич, еще не войдя в мастерскую, услышал громкий, негодующий голос Овербека, удивился: что с ним?

Александр Андреевич осторожно заглянул в дверь. Всклокоченный — белые волосы торчат во все стороны — Овербек бегал по мастерской, кричал что-то по-немецки, пиная на ходу стулья.

— А, это вы! — увидел Овербек гостя. — Возьмите, выбросьте эту гадость! — он кинул на пол какую-то книгу и даже наступил на нее, желая растоптать. — Вы понимаете, господин Иванов, какой-то Давид Штраус {61} 61 Штраус Давид Фридрих (1808—1874) — немецкий философ, с его книгой «Жизнь Иисуса» А. Иванов познакомился в 1851 году. утверждает, что Христос — не бог! Вот его опус — «Жизнь Христа»! Девятнадцать веков мир почитает святое рождество и воскресение, а этот книжник пыжится доказать, что они выдуманы фанатиками…

Александр Андреевич поднял книжицу, которая так возмутила тишайшего Овербека, сунул ее в карман плаща: ладно, раз такое дело, он ее выбросит — и постарался успокоить Овербека:

— Неужели книжники способны смутить вашу душу?

Овербек отвернулся от Александра Андреевича, бросился на колени перед распятьем, воздел руки в молитве… Это надолго.

Александр Андреевич вышел из мастерской, достал злополучную книгу, собираясь забросить ее в мусорную кучу, подержал на весу, подумал: «Неужели есть люди, полагающие, что Христос — не бог?» И ему неожиданно захотелось узнать, что заключает в себе эта тощая, неказистая книга, которая даже Овербека вывела из равновесия. Жаль, Кваснин уехал, он бы перевел. Александр Андреевич подумал о вилле княгини Волконской. Там всегда найдется кто-нибудь, знающий языки.

От палаццо Ченчи до виллы минут пятнадцать. Когда показалась колоссальная аркада акведука Клавдия и розовая башня дворца виллы, у Александра Андреевича сердце дрогнуло, будто дом родной увидел. Сколько связано с этой виллой… Он любил бывать здесь в первые годы своей римской жизни, любил рисовать дали. С террасы, то есть сверху, с акведука, — тут и Гоголь любит отдыхать, — видна Аппиева дорога, а дальше синие Альбанские горы, на которых разбросаны разноцветные городки Альбано, Кастель-Гандольфо, Гротта Феррата, Фраскати.

Впервые на виллу Волконской Александр Андреевич пришел с Рожалиным. Была короткая, но удивительная пора в их жизни, когда они были счастливы, когда все казалось просто и совсем близко был «за той чертой век золотой».

В ту пору княгиня Зинаида Александровна была молода, деятельна, она занималась разбивкой своего сада. Смуглые римские рабочие сажали молодые деревца, ставили вдоль аллей монументы, античные пьедесталы и капители. Вдоль акведука шла «Аллея воспоминаний», где каждый монумент посвящался дорогому сердцу княгини прошлому, друзьям. На одном из этих камней в память о поэте Дмитрии Веневитинове, друге Рожалина, была выбита надпись: «Как знал он жизнь, как мало жил». Александр Андреевич помнил эти стихи всегда, потому что это и Рожалину лучшая эпитафия.

Теперь густая зелень лавров, кипарисов, мимоз, маслин смыкалась и закрывала монументы домашнего Campo Santo [9] Кладбище ( ит. ). .

Александр Андреевич поднялся к башне, озираясь, и сразу же увидел: в тени беседки, оплетенной виноградом, в соломенном кресле сидела к нему боком девушка: тоненькая, светленькая, незнакомая. Впрочем… Она еще не повернулась к нему, а он уже узнал ее, это была юная графиня Апраксина, которую он впервые видел пять лет назад, совсем еще девочкой, в палаццо Поли. Сердце у него забилось нечаянной радостью.