Пётр Федоренко - Лепта

Колеса кареты простучали по мосту через Тибр. За мостом — арка, увенчанная шпилем, это ворота в город. Сергей подивился мощи ворот и древних стен города. Будто Риму все еще угрожали набегом остготы. Стоит запереть ворота, и город будет неприступен.

Карета скоро остановилась на большой площади, украшенной двумя большими шумными фонтанами и высоким обелиском.

Дверцы кареты растворились. Сергей нетерпеливо спрыгнул на землю, и сейчас же у него появилось ощущение, что попал в некий нереальный мир. Это ощущение было от фантастически яркого солнца, от бликов света в струях фонтанов, от прозрачного голубого неба.

«Что за наваждение?» — подумал он, жадно охватывая глазами перевитые плющом балюстрады, кипарисы, сосны с куполообразными вершинами на горе Пинчио, и всю площадь, и перспективу начинающейся здесь большой улицы Корсо. Тут словно и теней не было. Даже в углах, скрытых от солнца, был его рассеянный, колеблющийся свет.

Сергей вдруг позавидовал римским бродягам, сидящим на площади. Они живут здесь, среди этого волшебного мира, дышат его воздухом… Он отправился отыскивать кафе Греко, где в обеденную пору собирались художники. Брат Александр Андреевич не знал о дне приезда Сергея, поэтому не встречал его. А в кафе кто-нибудь да будет из своих.

Хотя, как выяснилось, кафе было близко, шел он к нему долго: ему каждую колонну хотелось потрогать, рассмотреть каждый фронтон, каждый дом.

Но вот и пришел… У двери сразу же встретился петербургский турист, который с охотой вызвался проводить в студию Александра Андреевича. Тут Сергей замедлил шаги. Неужели он сейчас увидит брата?

Вот и тихий, малолюдный переулок дель Вантаджо, вот обшарпанный серый дом с темным вестибюлем, через который нужно пройти во двор. Во дворе сразу видишь широкую, крытую черепицей пристройку с тремя большими сводчатыми окнами. Это студия… Дверь в ней низкая, с квадратным окошечком.

— Александр Андреевич! Отворите! Ваш брат Сергей приехал! — постучав в дверь, крикнул турист.

За дверью послышался шорох, в окошечке мелькнули чьи-то глаза. Сергей отпрянул: неужели и вправду сейчас он встретится с братом? Лязгнул железный засов, заскрипела, медленно распахиваясь, дверь. В ее проеме увидел Сергей невысокого темнобородого человека с длинными спутанными волосами, с настороженными, воспаленными глазами, в перепачканной красками блузе. Он до удивления был похож на петербургских мастеровых, обтесывающих гранит в Исаакиевском соборе. Не хватало только ремешка, который бы стягивал волосы. «Неужели это брат Александр Андреевич?»

Недоверчиво, исподлобья глядя на Сергея, этот мастеровой вышел за порог. И вдруг улыбнулся, ожил, всплеснул руками, заговорил:

— Сережа?! Это ты? Да как тебя узнать, Сережа! Вон ты какой стал! — Александр Андреевич всхлипнул и бросился обнимать брата. Всхлипывая, он говорил: — Неужели это ты? Ах, счастье какое! Какой мне привет с родины! Радость какая!

Он отстранился, оглядел Сергея с головы до ног, потом опять обнял.

— В самом деле, это ты, Сережа? Ну, всего ожидал, а что ты такой молодец — и думать не думал. Входи, входи, Сережа. Вот смотри, как я тут живу.

А сам все не мог оторвать глаз от Сергея.

— Какая мне отрада: ты — в Риме! Мечта моя исполнилась!

— И моя! — вставил Сергей.

— Такой молодец! — Александр Андреевич все притрагивался к Сергею, брал за руки, будто хотел удостовериться: не сон ли это?

В студии они еще раз расцеловались. Тут Сергей впервые заговорил, не зная еще, как называть старшего брата: на «ты» или «вы».

— Этот поцелуй батюшкин…

— Ах, Серело! Ты себе представить не можешь, каким виноватым я сознаю себя перед батюшкой. Сыновний долг — покоить старость родителей, а я… Для меня одна награда существует: кончив картину, встретить батюшку здоровым. Молю бога, чтобы он не лишил меня этого счастья. Порой кажется, бросил бы все и помчался домой. Да ведь вот не могу я этого сделать. Не могу-с. Держит меня… да я тебе сейчас все покажу, — Александр Андреевич оглянулся на завешенную большую картину, — сейчас я все тебе покажу.

Он бросился отдергивать длинной палкой ткань, справился быстро, подбежал, подвел Сергея к креслу у противоположной стены.

— Смотри, Сережа. Вот с этой точки… Отсюда и государь смотрел.

Сергею стало не по себе. Не надо бы сейчас этого… Он растерянно обвел взглядом студию — наставленные в беспорядке подрамники, стремянки, развешанные по стенам этюды, эскизы, наброски. Поднять глаза на картину было страшно.

Он знал картину, все знал о ней. Ведь ею жил не только Александр Андреевич, но и батюшка, который только то и делал, оторвавшись от образов, что штудировал эскизы, присланные Александром Андреевичем, и писал в Рим длинные письма-советы. Сергею нужно было вот сейчас сразу увидеть и оценить десятилетний труд брата… Он боялся, что картина ему не понравится, что нужно будет лгать, говоря брату добрые слова.

Александр Андреевич ждал. Сергей взглянул на картину. И мгновенно прошел его страх. Первое ощущение было, что он вновь на пьяцца дель Пополо и в глаза ему бьет римский волшебный свет. Вот она какова — работа брата! Толпа, слушающая проповедь Иоанна, густое дерево над рекой, горы и небо — все это трепещет и дышит живыми красками…

— Это ты написал?! — вырвалось у Сергея невольно. — Дай-ка я сяду, — теперь у него естественно получилось обращение к брату на «ты», — дай-ка я еще посмотрю…

— Вот, Сережа, — заговорил Александр Андреевич, — вот что меня держит здесь. Ну-ка найди сюжет более волнующий. Ведь тут перелом в истории человечества. Людям открылся новый путь. Они в эту минуту на пороге новой жизни. Посмотри на их лица — все от этой минуты зависит, судьба каждого человека. Только и написать этот сюжет, чтобы не стыдно было перед просвещенным миром, много сил требуется. Я ведь встаю с рассветом и до сумерек не выхожу из студии, все сто раз переделываю. Иногда и ночую здесь. Устаю до изнеможения. А картине все конца не видно. Написать ее не легче, чем построить Исаакиевский собор. А тут… Ты знаешь, Сережа, посетил мою студию государь Николай Павлович. Он спутал все мои мысли. Теперь меня постоянно мучит дума, что труд мой никому не нужен, что ничего я им не достигну. Все в мире останется прежним.

Александр Андреевич махнул на картину рукой, потом улыбнулся Сергею:

— Нагнал тоску на тебя?.. Ладно, мы еще успеем, успеем наговориться. Ведь ты с дороги. Сейчас обедать. Потом я сведу тебя к своим друзьям. На часок. А завтра буду показывать тебе Рим.

С этой минуты Сергей, где бы они ни были — в конторе ли дилижансов, где получали багаж Сергея, на квартире ли, которую Александр Андреевич снял для них двоих — комнаты были разделены лишь прихожей, — он не сводил глаз с брата, ему нравилась его окладистая борода, широкий белый лоб, проницательные добрые глаза. Когда Александр Андреевич бойко заговорил в багажном отделении по-итальянски, его голос показался Сергею музыкой. Сергея все умиляло в брате — даже старая широкополая шляпа, потрепанный черный плащ с красным подбоем, стоптанные каблуки башмаков, которыми Александр Андреевич бодро стучал по плитам мостовой, где были видны колеи, по словам Александра Андреевича, от колесниц римских императоров. Сергей боготворил Александра Андреевича. А тот на него насмотреться не мог, все приговаривал: