Шукур Халмирзаев - Над пропастью [Роман]

— Зачем об этом так кричать? — поморщился один из командиров.

— Разве можно говорить об этом шепотом! — возразил хазрат. — Каким страданиям подверг нашу несчастную страну, обрушил беды на голову народа эмират! — Он произносил фразы так, чтобы Сабитджану было удобно переводить. — Да, это было самодержавие! Эмиры использовали страну как наследство, оставленное им отцами. Если кто выражал малейшее недовольство существующим режимом, исчезал бесследно в подземельях дворца или подвергался зверской казни. Народ держали в темноте!

Нагорный и Морозенко, заметил Курбан, обменялись взглядами: «Ничего урок политграмоты?»

Пулатходжаев наслаждался, радовался: «Каков хазрат, а! Сущий дьявол! Поистине — мудрейший! Как говорит!»

— Что при эмире народу было плохо, нам известно, — спокойно напомнил Нагорный, воспользовавшись паузой, когда всем казалось, что великий ишан задыхается, будучи не в силах продолжить свою речь. — Но нам не надо никакого перемирия! Мир! Только мир!

— За тем и пришли мы к вам, — проговорил ишан Судур, выслушав перевод. — Высшее благо для нас, для народа нашего, для истории — мир…

— Вы устали воевать? — продолжал Нагорный. — Мы — тоже…

Вот когда были произнесены слова, которых так ждали! Вот когда воспрянули духом все: Пулатходжаев, и ишан Судур, да и все, все! — заметил Курбан. Услышали сказанное со вздохом: мы устали… Признавшийся в своей слабости будет сломлен, когда борьба, точно в стае….

Сабитджан не успевал переводить.

— Я беседовал со многими красноармейцами, — поспешил подтвердить Пулатходжаев, — и ни одного случая, чтобы кто-то сказал: я хочу воевать, я не хочу домой…

— Великое деяние — установление мира! — вторил ему ишан Судур. — Воины возвращаются к мирному труду… Возвращаются домой. Нет похорон — есть свадьбы, нет убитых — есть новорожденные.

— Устали воевать — ну и не воюйте! — перебил его Морозенко. — Можете даже не сдавать оружие — оставьте себе на память, вешайте на ковер, ворон пугайте и пусть ваша кавалерия выйдет на поля с плугом. Так я говорю? — обратился он к Нагорному, ища одобрения. Тот весело поблескивал пенсне. Однако заметил:

— Тех, кто стрелял по приказу, Советская власть простит. Кто приказывал — этих ждет суд народа. Пусть не строят иллюзий. Что теперь требуется от вас, господа, — обратился он к сидящим напротив, — перестаньте вы наскакивать на мирные поселки своими басмаческими бандами — вот и все! Без всяких разговоров-переговоров будет понятно, когда мы окажемся не нужны здесь. Приближайте этот день.

— А мы считаем, что этот день уже наступил. — поспешно сказал Пулатходжаев, тонко почувствовав опасность продолжения беседы в тоне, предложенном этим русским. — Ситуация, полагаю, вам ясна. Я как верховный представитель Советской власти Бухарской республики беру на себя ответственность заявить: настало время, когда народ должен сам решать, как жить дальше. Красная Армия оказала нам огромную неоценимую помощь. Теперь — самим…

— Послушайте, вы, — продолжал Нагорный. — Вы что-то путаете. У Советской власти пет верховных. Все-то вы путаете. Предлагаете перемирие — в который раз? И всякий раз стреляют нам в спину. Согласны даже на разоружение — а сами ждете очередной караван с английскими винтовками да пулеметами. Что за игра?

— Это не игра, — возразил Пулатходжаев. — Это определенный исторический итог. Как глава Советской власти Бухарской республики я заявляю: нам, нашему народу будет лучше, если вы уйдете. Мы устроим вам… такие проводы! Многие командиры уже удостоены высших знаков отличия Бухарской республики…

— Премного благодарны, — с усмешкой перебил Морозенко. — Седьмой полк, товарищ Пулатходжаев, прибыл сюда согласно взаимной договоренности и по соглашению между правительствами РСФСР и Бухарской республики. По приказу Главного штаба Туркфронта. Простите: напоминаю. Цели нашего пребывания здесь вам известны. Срок пребывания определен не вами. Мы подчиняемся приказам Главного штаба.

— Седьмой стрелковый полк придан отряду Пулатходжаева, следовательно, вы должны подчиняться распоряжениям председателя Всебухарского Исполнительного Комитета! — Это было сказано громко, веско. Это было последнее, что мог сказать Пулатходжаев. Все! Он понимал: этих не уговоришь, на них можно только давить. Силой, властью.

— Мы можем выслушать предложения, обсудить их. Но выполнять указания, решения… Уж извините, но мы люди военные, мы знаем одно: приказ. Если вы считаете себя вправе, что вам мешает запросить штаб Туркфронта?

— Вы не боитесь последствий для себя лично? — сощурился Пулатходжаев.

Морозенко выдержал его взгляд.

— А вот угрожать не надо, — спокойно сказал он. — Дешевый прием. И затворами клацать не надо! — добавил громче. — Скажите вашим людям, пусть перестанут демонстрировать готовность арестовать красных командиров. Давайте обойдемся без провокаций, не забывайтесь, где вы. И давайте закончим нашу беседу. Будете разговаривать со штабом — пожалуйста. Вам дадут такую возможность.

— Мне не нравится ваш тон, — высказал недовольство Пулатходжаев. И тут Морозенко сорвался:

— Что слова! Что тон! Хуже, когда не нравится все поведение! Откровенность за откровенность: очень не нравится, господин верховный…

— Не надо переводить, — решительно перебил Нагорный. — Слова, сказанные в запальчивости… Не надо. Я предлагаю сделать перерыв. — Он говорил спокойно, просил всех не спеша обсудить, не горячиться…

Пулатходжаев думал об одном: провал. Провал не только всего дела. Провал… Надо уходить и — немедленно!

— Сделаем перерыв, — согласился он. — Товарищ Нагорный прав, не надо горячиться и доводить наше общее дело до ссоры. Подумаю я, поразмышляйте и вы. Если есть острая необходимость посоветоваться с командованием, советуйтесь… Объявляется перерыв на один час! Послы остаются здесь! Али Ризо, обеспечьте их охрану, — распорядился Пулатходжаев. Воспользовавшись шумом, он шепнул стоявшему рядом Али Ризо: — Уходим! Данияр держит отряд наготове… Выйдешь после меня!

Курбан, незаметно наблюдавший за Пулатходжаевым, почувствовал неладное и решил последовать за ним. Но крепко вцепился в локоть ишан Судур.

— Дитя мое! Мы — послы… Мы пришли для мирных переговоров, и наше слово — ему нет цены… Это — мир… Покой… Человеческие судьбы и жизни, и судьба народа, и новая жизнь… — Курбан плохо слушал, о чем там бормочет старик. Что-то было возле дверей, выходили — и вдруг натолкнулись: заперто! За дверью шум.

Нервно подрагивает лицо Нагорного. Зло бросает Морозенко:

— На твоей голове чай кипятить!.. Надо было держать. Удержать! Уйдет!

Морозенко:

— А что ж мне его слушать так долго, я не каменный. Не уйдет. Достанем!