Амиран Урушадзе - Кавказская война. Семь историй

Лисаневич повелел доставить в Герзель-Аул чеченских и кумыкских старшин, которых подозревали в связях с восставшими. Лисаневич желал узнать зачинщиков и главных пособников и подвергнуть их суровой каре. Греков, напротив, уверял разошедшегося Лисаневича, что делать этого не стоит: время не самое подходящее. Но старший по званию Лисаневич настоял на своем. Встретив группу горцев, одетых в простые рубахи, Лисаневич, сверкая мундиром со множеством наград, начал кричать. Генерал упивался властью, ему не нужны были объяснения или оправдания. Только смирение, только виновато опущенные глаза. Он не хотел понять, что перед ним не кучка деревенских оборванцев, а люди больше всего на свете дорожащие своей честью, свободой и добрым именем. Распекая седовласого горца, Лисаневич едва не ударил его. Это был предел. Горец проворно выхватил кинжал и смертельно ранил Лисаневича, а затем убил наповал стоявшего рядом Грекова. Уже сраженный Лисаневич успел прохрипеть солдатам: «Коли!» Видя смерть своих генералов, они бросились на горцев с ожесточением и подняли всех на штыки. О мире в Чечне и Дагестане пришлось забыть. Горцы, уже, казалось, сломленные поражением под Герзель-Аулом, теперь пылали огнем мщения за смерть своих людей.

В одном из писем Ермолов подвел печальный итог своего управления Кавказом: «Иду к чеченцам, всюду бунт, все под ружьем и давно на меня готовятся кинжалы». «Всюду бунт» — это приговор собственной политике.

Но решающими для Ермолова стали события не в Чечне, а в Петербурге. 14 декабря 1825 года — мятеж реформаторов на Сенатской площади. Великий князь Николай Павлович (тогда еще не император Николай I) имел сведения о связях Ермолова с декабристами. Член Северного общества подпоручик Яков Ростовцев (впоследствии один из архитекторов Великих реформ Александра II) выдал намерения Никиты Муравьева, Николая Тургенева, Кондратия Рылеева и других своих товарищей, жаждавших перемен. Николай Павлович прочитал сообщение Ростовцева, где были и такие строки: «Государственный совет, Сенат и, может быть, гвардия будут за вас: военные поселения и Отдельный Кавказский корпус решительно будут против».

Накануне 14 декабря Николай пишет одному из своих любимцев начальнику Главного штаба генералу Ивану Дибичу, который тогда находился в Таганроге: «Послезавтра поутру я или государь, или — без дыхания. Но что будет в России? Что будет в армии? Я вам послезавтра, если жив буду, пришлю — сам еще не знаю, кого — с уведомлением, как все сошло; вы тоже не оставьте уведомить меня о всем, что вокруг вас происходить будет, особливо у Ермолова… я, виноват, ему менее всего верю».

На Сенатскую площадь, вопреки словам Ростовцева, пришли гвардейские полки, а Кавказский корпус остался без движения. Никаких доказательств политической связи Ермолова с декабристами не обнаружилось, но император не доверял генералу и решил не оставлять его во главе большой армии.

Николай тщательно подбирал людей на важные должности. Поставить лучших, больше всего подходящих, — значит обеспечить государству порядок и развитие. В карамзинской «Записке о древней и новой России» рукой государя подчеркнуты слова: «Полководцы, министры, законодатели не родятся в такое, или такое царствование, но единственно избираются… Чтобы избрать, надобно угадать; угадывают же людей только великие люди…»

У Ермолова в Петербурге было множество недоброжелателей, распускавших о нем абсурдные слухи. Так, говорили о его ужасной лености, что он обычно пьян уже с полудня, а в остальное время до следующей попойки беспробудно спит. Болтали о якобы фантастических злоупотреблениях, допущенных главнокомандующим. Предрекали его скорый арест, надевали на него кандалы, отправляли в ссылку и даже на каторгу, заточали в тюрьму, хоронили в неизвестной могиле.

Недоверие императора, злословие столичных франтов, ослабевшее здоровье, неудачи — все это подавляло Алексея Петровича, об уверенной и победной поступи которого Александр Пушкин писал: «Смирись, Кавказ: идет Ермолов!» В письмах Ермолова появились жалобные нотки, совершенно не свойственные ему ранее: «Положим, что неприятелей число у нас равное; но возможно ли допустить равное число доброжелательствующих? — писал Ермолов Воронцову. — На твоей стороне преимущества происхождения, имени, ознаменованного важными заслугами предков, средств, доставляющих связи и способы утверждать их, и даже множество приверженцев. Мне отказаны все сии выгоды!!!»

19 июля 1826 года началась очередная Русско-персидская война. Ермолов просил царя о подкреплении. Если удерживать подобие порядка на Кавказе он еще мог, то успешно воевать против персидской армии сил явно недоставало. Николай I прислал свежие войска, но вместе с ними и нового командира — Ивана Паскевича.

Поводом к такому решению стало крайне неудачное начало военных действий. Персидские войска под водительством Аббас-Мирзы многократно превосходили русский контингент в приграничной полосе. Быстро выдвинуть резервы к границе было затруднительно. Некоторые отряды остались без прикрытия в очень опасном положении. Три роты 41-го егерского полка не успели вовремя отступить перед лицом наступавших персов и были окружены. Помощи ждать было неоткуда, командир принял решение сдаться.

Пленение егерей разозлило императора. С заметным раздражением он отчитывал Ермолова: «Русских превосходством сил одолевали, истребляли, но в плен не брали». Горький упрек. Этим же письмом Николай I уведомлял, что направляет на войну против персов Паскевича: «Назначив его командующим под вами войсками, дал я вам отличнейшего сотрудника, который выполнит всегда все, ему делаемые, поручения с должным усердием и понятливостью. Я желаю, чтоб он, с вашего разрешения, сообщал мне все, что от вас поручено ему будет мне давать знать, что я прошу делать как наичаще». Да, формально Паскевич подчинялся Ермолову, но действующей армией теперь командовал он, а кроме того, любимец царя мог прямо сообщать ему обо всех приказаниях Ермолова с соответствующими комментариями.

Как Паскевич стал любимцем императора? Он служил в гвардии, был близок к царской семье, а в 1821 году возглавил Первую гвардейскую пехотную дивизию, в которой бригадным командиром был великий князь Николай Павлович, четыре года спустя ставший Николаем I. За время совместной службы Паскевич и Николай Павлович сблизились. Вот как великий князь начинал одно из своих писем к непосредственному начальнику: «Милостивый государь мой Иван Федорович! Поставив себе долгом иметь к вам всегда полную откровенность во всем, не только как к начальнику моему, но и как к человеку, коего дружбой и советами я умею ценить…» Паскевича будущий российский император привык называть «отцом-командиром».