Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Клетка

Анонимку Алексей Петрович сжег над пепельницей вместе с конвертом, с невольным страхом прислушиваясь к звукам, едва доносящимся из коридора через двойную дверь, потом, размяв пепел и ссыпав его в цветочный горшок (не дай бог подумают, что он читал здесь нечто запрещенное, тайное и антисоветское!), открыл окно, чтобы выветрить запах гари, и долго сидел неподвижно, глядя в одну точку. В голове роились и тут же пропадали смутные желания и намерения, которые невозможно было осуществить в данную минуту. Он то протягивал руку к телефону, чтобы позвонить Ирэн на работу, и отдергивал ее, то вставал из-за стола, собираясь поехать к ней домой, но, пройдясь до двери, останавливался, тер лицо и возвращался на место. Он понимал, что ни звонок, ни встреча с Ирэн ничего не изменят в том, что случилось. А через какое-то время стал сомневаться, что в анонимке написана правда, сомнение переросло в уверенность: столько лет их связи Ирэн не беременела, а тут вдруг… И с какой стати? Ведь она и сама была уверена, что не способна понести после тифа и еще какой-то женской болезни. Наконец успокоился и решил твердо: позвонить Ирэн домой, когда она вернется с работы. А там будет видно.

День тянулся долго. Алексею Петровичу все казалось, что вот откроется дверь и войдет кто-то и станет в глаза ему говорить всякие гадости, а он не будет знать, как отвечать и что делать. Люди заходили к нему в кабинет, он смотрел на них, слушал их речи, что-то говорил сам и думал: кто из них автор анонимки? в чьих речах промелькнет скрытый намек на его связь с Ирэн? — но ничего не случалось, никто не выдал своей осведомленности о его тайне или авторства анонимки.

Лишь в девять вечера, когда в редакции почти никого не осталось, а сам Алексей Петрович все искал для себя предлоги задержаться еще немного, он решился-таки позвонить Ирэн домой.

К телефону долго никто не подходил. Наконец подошла соседка, старая еврейка из квартиры напротив, и на очень скверном русском языке стала выпытывать, кто звонит. Алексею Петровичу пришлось соврать, назвав первую пришедшую на ум фамилию, и лишь после этого старая еврейка сообщила, что товарищ Зарницина уже давно уехала из Москвы в длительную командировку, что комната ее опечатана домуправом, и никто не знает, когда товарищ Зарницина вернется. Старуха говорила что-то еще, но Алексей Петрович не стал ее слушать и положил трубку на рычажки. Он вспомнил, что Ирэн звонила ему и говорила о предстоящей командировке, что он собирался позвонить ей, но что-то все мешало, да так и не позвонил. И что же получается? Что она уехала и не вернулась? Или вернулась, а потом уехала вновь?

Как ни странно, Алексей Петрович почувствовал облегчение, хотя отъезд Ирэн ничего не прояснял, и тут же отправился домой. По дороге он пытался сообразить, через кого бы можно было узнать поточнее о том, куда и на какое время уехала Ирэн, и оказалось, что у него нет ни одного человека, кому бы он мог довериться, ни одного человека, которого бы он мог назвать своим другом. Это не стало для него открытием, просто он никогда до этого так обнаженно не признавался себе в своем одиночестве.

Прошла неделя, другая, Алексей Петрович смирился с тем, что Ирэн нет и, вполне возможно, больше не будет в его жизни никогда. Зная ее характер, он пришел к выводу, что она уехала навсегда, чтобы не связывать его и себя ребенком. Не исключено, что дело даже и не в этом, а в каких-то еврейских традициях, по которым национальность ребенка определяется по матери. Она родит мальчика, его обрежут, и станет он Зарнициным или каким-нибудь Фишманом и, следовательно, чистокровным евреем. Противиться такому повороту событий Алексей Петрович не мог. И, если быть честным перед самим собой, не имел ни малейшего желания.

Однако, несмотря на все свои успокаивающие решения и выводы, Алексей Петрович с тревогой ожидал, что беременность Ирэн и ее исчезновение каким-то образом откликнутся и на нем самом. По своей всегдашней привычке усматривать во всяком повороте судьбы трагическое начало, вредное для Задонова-человека, но полезное для его писательской склонности, Алексей Петрович и на этот раз рисовал в своем воображении немыслимые картины и сцены, которые могут воспоследовать в связи с его увлечением Ирэн, ее беременностью и неожиданным отъездом. Картины и сцены были ужасные, иные кончались самоубийством героя и героини, а вскоре вымышленные Задонов и Зарницина (два «За» — он впервые это заметил и увидел в этом некий трагический смысл) отделились от реального Алексея Петровича, зажили самостоятельной жизнью, и в них, выдуманных, постепенно перекочевало реальное переживание реального Алексея Петровича, так что реальный Алексей Петрович, наградив своего героя выдуманной судьбой и пережив за него в своем воображении все самое страшное, что могла ему ниспослать судьба, в конце концов успокоился и зажил прежней жизнью.

В начале августа Иван Данилович Удовиченко получил на свой домашний адрес письмо из Адлера. Письмо было написано крупным детским почерком, в нем напрочь отсутствовали знаки препинания и присутствовала прорва всяких грамматических ошибок. Письмо, состоящее из двух тетрадных страниц в косую линейку, писал человек не только малограмотный, но и явно не русский.

В письме сообщалось, что Ирэна Яковлевна Зарницина проживала в поселке Адлер на квартире с 18 марта, что она была беременна на седьмом или восьмом месяце и неожиданно скончалась 24 июня 1934 года, что похоронена на кладбище поселка Адлер, что, поскольку никаких адресов, кроме адреса товарища Удовиченко, обнаружено не было, сообщение о смерти квартирантки посылается по этому адресу, а товарищ Удовиченко уж как сам решит. Сообщалось также, что вещей у покойной почти не имелось, денег тоже, а те, что нашлись, пошли на похороны да поминки.

Иван Данилович, прочитав письмо дважды, долго сидел, уставившись в одну точку, пытаясь понять, что же такого произошло в далеком Адлере, где он никогда не бывал. Когда они с сыном провожали Ирэн в марте, она не производила впечатление больной женщины, у нее даже живота заметно не было. Хотя, конечно, смена климата в таком состоянии тоже как-то могла сказаться на здоровье женщины и вызвать резкие в нем осложнения.

Иван Данилович за неполные пять месяцев после отъезда своей подопечной получил от нее четыре письма, и ни в одном из них не прозвучало ни намека на болезнь или даже на недомогание. Конечно, Ирэн могла и не сообщать об этом, но тогда об этом должен был оговориться автор письма, а он пишет о неожиданной кончине. То есть причин, предполагающих роковой конец, явно не наблюдалось.

Впрочем, что уж теперь об этом? Думай не думай, гадай не гадай, а Ирэн не вернешь. И все-таки Удовиченко направил запрос в Краснодарскую прокуратуру, в котором просил разобраться в смерти И. Я. Зарнициной и уведомить его о результатах.