Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Клетка

— Говорит, что стрелял из ревности, товарищ Сталин, — тихо произнес, склонившись к уху генерального секретаря партии, Агранов, с недавних пор заместитель наркома внутренних дел, руководитель Главного управления государственной безопасности. — Уверяет, что убивать не хотел, получилось само собой.

— Все так говорят, — молвил Сталин, не сводя с убийцы прищуренных глаз.

Человек напротив поднял голову, затравленно посмотрел в лицо Сталину, неожиданно всхлипнул.

— Выясните, кто стоит за его спиной, — медленно заговорил Сталин. Челюсти его закаменели, слова с трудом процеживались сквозь крепко сжатые зубы. — Узнайте, кто направлял его руку… Как заговорщики… связаны с Зиновьевым, Каменевым и другими оппозиционерами… Политбюро и Центральный комитет партии интересует именно эта сторона дела, товарищ Агранов. Товарищ Ежов поможет вам в выяснении истины. Вы временно назначаетесь начальником Ленинградского управления НКВД. Мы предоставляем вам чрезвычайные полномочия.

— Слушаюсь, товарищ Сталин. Будет исполнено, товарищ Сталин, — вытягивается Агранов, прижимая руки к бедрам. И добавляет, глядя сбоку на Сталина: — Некоторые разъяснения на этот счет дает дневник убийцы…

Сталин повернул голову к Агранову, впился в его лицо неподвижными щелками глаз.

— В дневнике названы некоторые соучастники преступления, товарищ Сталин, — поясняет Агранов.

— Разберитесь со всем этим подробнее. И в самые кратчайшие сроки, — подчеркнул Сталин. Затем спросил: — Кто непосредственно будет вести это дело?

— Старший майор НКВД товарищ Люшков, товарищ Сталин, — ответил Агранов, кивнув на вытянувшегося в струнку чекиста. — Имеет большой опыт следовательской работы, политически грамотен, беспредельно предан большевистской партии и революции.

Сталин молча окинул взглядом замершего Люшкова, еще раз глянул на убийцу, передернул плечами, тихо выдавил:

— Мразь!

И вышел из кабинета.

Ромку Кукишера взяли на другой день. Арестовали и его жену Ольгу, и ее сестру Мильду, и всех их родственников, приехавших из Прибалтики после революции на заработки, как ехали при Петре Первом в Россию немцы, голландцы, англичане и прочий иноземный люд: варварской страной надо управлять, а управлять некому.

Агранов закинул сети широко: в них попали и все Кукишеры, и даже те из них, кто жил уже не в Ленинграде, а за сотни верст от него. И многие бывшие сослуживцы Николаева и Кукишера по обкому и райкому, по комсомолу. Агранов старался. Да и как не стараться, когда над тобой все видящей и все слышащей тенью нависает Ежов, который может доложить Сталину, что взяли, да не всех, а почему не взяли, спросите у Агранова. А Сталин спрашивать умеет.

Через две недели Агранов вернулся в Москву, и сразу же были арестованы Зиновьев с Каменевым и десятка полтора их ближайших друзей-сподвижников. Можно было бы сеть забросить еще шире, но Сталин, которому ежедневно Ежов слал отчеты по делу Кирова, сам сдерживал прыть своих опричников: им дай волю, они пол-России упрячут за решетку или поставят к стенке. А кто тогда будет работать? Приходилось одергивать и даже давать по рукам. Заставь дурака богу молиться… Да и рано еще, не время. А вот через два-три года, когда высшие и средние учебные заведения страны выпустят из своих стен сотни тысяч молодых спецов — вот тогда и только тогда… Молодость с ее энтузиазмом и приобретенными знаниями — на нее вся надежда.

С братьями Кукишерами Агранову было проще всего: старшие, поступившие в Чека еще в восемнадцатом сразу после убийства Урицкого и потом служившие вместе с Аграновым, сразу же смекнули, что от них хотят, согласились сотрудничать со следствием, к сотрудничеству склонили младших, тем более что Ромка Кукишер был им не чужой человек, ответственность за его поступки лежала и на них. Конечно, Агранов — по своему обыкновению — пообещал братьям смягчение приговора в обмен на сотрудничество, но не это было главным: братья-чекисты и сами бы на его месте делали то же самое. К тому же они отлично знали, что Агранову пообещать — все равно, что чихнуть или высморкаться. Так ведь и выбора у них не было.

А вот Ромка Кукишер, в отличие от своих родственников, выкручивался, как мог. Он отрицал даже упоминание в разговорах с Николаевым имени Кирова. И уж конечно, не писал никому никаких анонимок. Избави бог! Его не убедили показания его собственного отца и дядей, в которых ему, Ромке Кукишу, отводилась чуть ли ни главная роль в организации убийства Кирова. А уж какой там "троцкистско-террористический центр", какой такой "блок комсомольских активистов", — от этого Ромка открещивался изо всех сил, понимая, что любое его признание — дорога на тот свет.

За несколько дней допросов самоуверенный, пышущий здоровьем Кукиш превратился в дряхлого старика: ноги его не слушались, челюсть отвисла и никак не хотела вставать на место, глаза безумно блуждали, что-то отыскивая. Но стоило им задержаться на женской фигуре, как в них появлялось что-то осмысленное, что-то, видимо, вспоминалось Ромке, он испускал дикий вопль и начинал биться точно в падучей.

Так ничего от Ромки и не добившись, отдали бедолагу в руки следователя с Ореховой, 2 Софье Оскаровне Гертнер.

Увидев ее, Ромка ожил. Он, дурачок, даже попытался с ней заигрывать. Увы, Ромке это не помогло. Более того, Софья Оскаровна посчитала себя оскорбленной: ей, знаменитой Соньке Золотой Ножке, подсунули — и кого? — обрезанного еврея, у которого не на что посмотреть, не то что взять в руки. И она с великой, надо думать, досады так отделала самую главную революционную часть Ромкиного существа каблуком своей старой туфли, что часть эта, неимоверно распухшая, не влезла бы и в литровую банку. Все-таки профессионалкой Софья Оскаровна была высочайшего класса.

Звериная жажда жизни в Ромке Кукише пересиливала боль и страдания. Другой на его месте опустился бы и раскис, а он цеплялся за жизнь из последних сил. И даже тогда, когда, после оглашения приговора, его тащили в подвал, хватался разбитыми пальцами за все выступы, выворачивался, визжал, пытался укусить тащивших его расстрельщиков, так что им пришлось крепко стукнуть Ромку по голове.

Зато револьвера, направленного на него, Ромка не видел, выстрела не слышал.

— Вот гад, — выругался один из расстрельщиков. — И живут же на свете такие подлючие контрики.

— Жил, — поправил его другой, закуривая папиросу.

Это про Ромку-то Кукиша, самого, можно сказать, завзятого пролетарского революционера и коммунистического просветителя.

Конец четвертой книги

1998–2009 гг.