Андрей Зарин - Северный богатырь. Живой мертвец [Романы]

А солнце уже спускалось, и вечерние сумерки окутывали оба берега Невы серою мглою, смешиваясь с густым, поднимающимся от воды туманом.

Солдаты сели в лодку вместе с Яковом, перевозчик налег на весла, и лодка тяжело двинулась вверх против течения, чтобы потом спуститься к пристани крепости. Солдаты оживились и грубо шутили над Яковом.

— Подожди, русская свинья, будет тебе палка!

— Узнаешь, как шведского офицера поносить, скотина! — выругался другой по-шведски.

Яков исподлобья взглянул на них, потом на перевозчика и вдруг в одно мгновение вскочил на ноги, вырвал весло из рук лодочника и двумя страшными ударами по головам свалил солдат. Они упали на дно лодки с разбитыми головами.

Пораженный ужасом перевозчик пал на колени и с мольбой протянул к Якову руки.

— Пощади! Жена, дети… — пролепетал он в испуге.

— Садись на корму! Давай весло! — резко приказал Яков.

Финн послушно пересел, а Яков взял весла и сильными взмахами погнал лодку назад к селу. Солдаты лежали, заливая кровью дно лодки. Яков пристал к берегу и отрывисто сказал чухонцу:

— Выходи и беги без оглядки! Живо!

Перепуганный финн быстро исчез в тумане.

Яков взял из лодки весла, перешел в свою лодку и снова поплыл на середину реки, ведя на буксире лодку с убитыми солдатами. Его лицо было нахмурено. Это были первые убитые им враги и ему было как-то не по себе от сознания совершенного. Он спустился по течению ниже крепости, отвязал лодку с убитыми и отпустил ее. Она закачалась и медленно поплыла вниз, а Яков снова повернул к Спасскому и, борясь против течения, налег на весла. Наконец он почти ощупью вышел на берег и пошел к своему дому. У забора он увидел неясную фигуру.

— Кто? — тихо окликнул он.

— Яша! — раздался тихий возглас, и его шею обвили женские руки.

— Соня, лапушка!

— Как ты вернулся? Они отпустили?

— Отпустили, — глухо ответил Яков и, не выпуская любимой девушки из объятий, двинулся к дому. — Батюшка собрался?

— Да, только до утра не хочет ехать, да и Ирина Петровна говорит, что без тебя не поедет.

— Поедут, — ответил Яков и остановился. — Вот что. Соня. Я сейчас же уйти должен. Наши, слышь, у Орешка [6] Шлиссельбург. стоят, брать его будут, так я туда… а ты… ты молись за меня и жди. Вернусь — поженимся и заживем!..

— Милый, сокол мой ясный! — всхлипывая, зашептала Софья, но Яков резко перебил ее:

— Оставь это! И раньше мне было на войну идти по сердцу, а теперь и нельзя иначе.

В его тоне Софье послышалось что-то недосказанное, страшное, и она сразу замолкла, только крепче прижалась к Якову. Они пошли к дому. У дверей Софья выскользнула, и Яков один вошел в горницу. Все ее убранство было вынесено, и она имела вид голой избы. Только вдоль стен стояли непокрытые лавки да посредине горницы тоже непокрытый скатертью стол. С лавки вскочил отец, из соседней горницы — мать и оба радостно вскрикнули:

— Вернулся? Отпустили?

— Не отпустили, да вернулся, — произнес Яков и, опустившись на колени, поклонился в ноги отцу с матерью. — Батюшка, матушка, простите и благословите: забил я этих двух шведов и назад бежал к вам, чтобы простили меня и благословили царю послужить, этих шведов бить.

Ирина Петровна в ужасе всплеснула руками и собралась уже заголосить, но Пряхов, остановив ее, обратился к сыну:

— Что забил этих поганцев, Бог простит — забил в обороне, а не татебным делом. Что же до царя — тьфу! — и до войны — нет тебе моего благословения.

— Батюшка! Мне деваться некуда. Сейчас меня ловить будут. И тебе говорю: сбирайся и поезжай. Верст тридцать уедешь, а дальше они не погонятся. Меня же благослови!

— К антихристову порождению, к табачнику?

— Брось, Василий! — строго остановила его жена, — коли ему головушку девать некуда…

— А с нами?

— Не будет мне покоя, батюшка. Кровь моя кипит против них, насильников. Благослови!

Старик опустил седую голову; его грудь тяжело вздымалась. Наконец он вздохнул и сказал:

— Иди! Не прокляну я тебя, ослушника, но и благословения моего тебе нет.

— А благословлю я, Яша! — с жаром воскликнула Ирина Петровна и, сняв с шеи крест, подняла его, после чего торжественно сказала: — Вот тебе, светик мой ясный, мое материнское благословение. Носи его и чти нас нерушимо. Благослови тебя, Матерь Божья! — и, надевая на шею сына шнурок, она стала сама на колени и обняла сына, целуя его и обливая слезами.

Старик отвернулся, смахнул с ресниц слезу и, тряхнув головой, вышей из горницы. Тотчас по двору разнесся его сердитый голос, в темноте замелькали красные огни зажженных факелов, и началось суетливое снаряжение к отъезду.

— Подожди, матушка, с Катей прощусь, — сказал Яков, тихо отстраняя мать, и бросился в светелку.

Там плакала Софья, а Катя утешала ее, повторяя: «Обе мы горемычные!» — тоже плакала.

Яков поцеловал обеих девушек.

— Береги ее, Катя! — сказал он сестре, указывая на Софью, а Катя обняла последнюю и сказала брату:

— А ты мою просьбу исполни. Ищи ты в царских войсках воина Антона, что на коне и что в бою Мариенбург брал. Скажи ты ему, что Катерина — сестра твоя — век его помнит и ждать будет и чтобы он берег себя!

Она откачнулась от брата, приткнулась к лавке и закрыла лицо руками. Яков не удивился и только повторил:

— Антон… Мариенбург брал…

Было двенадцать часов ночи, когда заскрипели ворота дома Пряхова и из них выехали две телеги и возок. С телегами шли два работника, балагуря с девушками, сидевшими поверх сундуков, ящиков, перин и подушек; в возке ехали сам Пряхов с женою, дочерью и Софьей, украдкой вытиравшей слезы.

Все были грустны и расстроены. Большой дом в Спасском строил дед Пряхова; отец и он сам добавили пристроек; в нем родился сам Пряхов и увидели свет Катя с Яковом. И вот все пошло прахом.

Старик хмурился и шептал проклятия тому, кто, по его мнению, нарушил весь устой его мирной, деятельной жизни. Его жена прощалась с домом, где только в последние дни познала горе. Катя грустила и по дому, и по реке, а втайне — по конному воину, с которым разделила жар первого поцелуя в июньскую ночь. Соня же не могла еще оправиться от впечатления разлуки с Яковом.

И телега, и возок быстро двигались прямой дорогой в Новгород, а Яков тем временем бодро шагал по узкой лесной тропинке, держась берега Невы. На нем были высокие сапоги, полукафтан, треух и нож у пояса, да через плечо была перекинута сумка с провизией, а в руках он нес самострел и большую суховатую палку.

Темная ночь и глухая лесная тропинка не страшили юноши ни зверем, ни злым человеком. Он верил в свою силу и был увлечен своими пылкими мечтами. Молодец всегда возьмет свое, и в эти минуты, шаг за шагом приближаясь к своей заветной цели, Яков не жалел ни покинутого дома, ни отца, ни матери, ни даже полюбившей его Софьи. Вернутся и заживут они доброй, радостной жизнью, а пока… погуляет он вволюшку! Он сильными движениями расправлял свои могучие плечи. Видеть самого царя, про которого он слышал дивные рассказы, видеть полководцев славного Апраксина, Шереметева, Брюса — и наконец служить в их войсках и бить ненавистных ему шведов!.. Это ли — не счастье? И его лицо вспыхивало восторженной радостью.