Гуннель Алин - Ганнибал-Победитель

А пернатым снизу только и видно, что низложенный монарх кругами идёт вниз, а в вышине как ни в чём не бывало порхает, распевая новую песню, желтоголовый королёк. Произошло нечто неслыханное — maximi admirabilem!

Как стал возможен такой исход? В басне об этом говорится буквально следующее:

«С самого начала состязания при нем присутствовала Муза. Она (возможно, это была Полигимния [64]в своей ниспадающей мягкими складками накидке) и пропела на ушко самой мелкой пичужке:

— Быстренько заберись к орлу на голову и спрячься в перьях.

Королёк не заставил себя ждать. Он мгновенно взлетел орлу на макушку и вцепился коготками в его перья. Орёл ни на секунду ничего не заподозрил. Он был слишком увлечён состязанием.

Вот как случилось, что самый маленький взлетел выше всех и попал в цари. Можно сколько угодно спорить, но так или иначе взлетевший выше всех был царской породы, королёк, причём с ярко-жёлтой короной на темени. И Орёл не мог этого отрицать, хотя, конечно, многих покоробило известие о том, что отныне их царём и господином станет наименьший. Из зависти подданные иногда позволяли себе называть его не как положено, Rex или Regulus, с уменьшительным именем: «Рексик, Рексик!» Что касается стихов и песен, они пользуются неизменным уважением у всех, эпос же просто называют царём поэзии».

Глубокой ночью я продолжаю слышать пение Жизни.

«Ты поставил свою жизнь в зависимость от Ганнибала. Ты сидишь у него на темени, спрятавшись за царской диадемой. Сиди, сиди! Взлетай вместе с ним туда, куда поднимут вас его крылья! Судьба Ганнибала — твоя судьба! Его победа станет и твоей победой! Но этого мало! Когда он низвергнется с высоты, ты вознесёшься над ним на крыльях песни, выводя не слыханные доселе рулады. Кстати, ты обратил внимание на брильянт, который сочетает и себе лёд и пламень? Тебе всегда придётся находиться в опасной близости от него. Так что будь осторожен! Никогда не довольствуйся лёгкими победами или блистательными удачами! Не позволяй ослепить себя, не поддавайся чарам брильянта, который в особо торжественных случаях дрожит во лбу у Ганнибала, меча молнии и одновременно обольщая всех изысканной игрой красок. Эпический певец всегда собран и никогда не теряет головы».

Не знаю, во сне или наяву, но я думаю о своих будущих свершениях. Поскольку тема эта скоро исчерпывает себя, мысли мои плавно переходят на Орфея, на воздействие ого пения, на магию его лиры.

«Ведь правда нужно постараться превзойти всё, что было сказано до тебя? — думаю я. — И правда, что настоящий эпос должен сильнее прежних воздействовать на людей и на весь мир?»

Считается, что, пока Орфей пел для Эвридики, трёхголовый Кербер молчал; Сисиф перестал катить свой камень, а уселся на него и принялся слушать; колесо, к которому был привязан Иксион, застыло на месте; коршуны оставили в покое печень Тития; Тантал забыл про голод и жажду; Данаиды перестали таскать воду для своего дырявого сосуда; Эринии [65]были потрясены, а сам владыка подземного царства расплакался; мёртвые, все, как один, умилённые красотой песни, тоже заливались слезами.

«Хорошо, — думаю я, не выпуская из рук пера, — всё это звучит прекрасно, даже на мой слух. Но что было потом? В Аиде всё вернулось на круги своя. Значит, песнь Орфея следует превзойти. Какой толк с того, чтобы растрогать богов и людей, задеть за живое их сердца? От Аристотелевой теории катарсиса помощи мало [66]. Что муки прекращаются... да какое там! Конечно, сопереживание очищает и приносит облегчение — но облегчение лишь временное... Рассуждения Аристотеля о трагедии и в связи с этим о воздействии поэзии в широком смысле слова поверхностны. Мне нужен результат более глубокий и более длительный. Мой эпос даст людям новое видение мира, которое позволит им добиться в нём более серьёзных перемен. Мой эпос расшевелит народ. Моя доселе не слыханная песнь вызовет к жизни новые небеса и новую землю».

Незаметно для себя я проваливаюсь в сон — убаюканный Каллиопой [67], музой, символами которой выступают восковая табличка и палочка для письма.

Что-то теперь скажет мне Ганнибал — этот решительный, бдительный, перегруженный, предприимчивый, неутомимо деятельный Ганнибал? Однажды он, например, сказал: «Я никогда не отнимаю у детей молоко».

Он подразумевал, что из четвероногих ест только самцов. Впрочем, это не совсем так. В лесах Пиренеев я сам видел, как он вкушал волчатину. Волчицу запекли на костре из пиниевых шишек. Её принесли накануне вечером несколько незнакомцев. Зверюга лежала на боку в тесной клетке, с надетым на голову намордником и лапами, попарно скованными железными цепями. Присущие волкам бурная энергия и хищнические наклонности покинули её. Волчица лежала обмякшая и равнодушная, едва ли не безжизненная — закрыв глаза и не двигая хвостом. Время от времени она ещё пыталась ухватиться за жизнь, но попытки эти были слишком слабы, и прежний, неистовый огонь жизни никак не разгорался в ней. Даже по хвосту было видно, что волчица презирает мир, который более не может предложить ей того, ради чего она появилась на свет.

Впереди носильщиков торжественно выступало трое кельтов, одного из лесных племён. Первым шёл вождь, который в суровой манере, с бесчисленными запинками и повторами, поблагодарил Ганнибала от лица соплеменников за то, что произошло с их заклятыми врагами: кто-то из наших наголову разбил отряд из нескольких народностей, проживавших в плодородном краю у подножия гор, на верху которых мы находились в данное время. «Странно, — подумал я. — Волчица была не единственным их даром, однако обессилевшее и, вероятно, умирающее животное вызвало особое оживление у нашего Главнокомандующего».

Оказалось, но об этом я узнал позже, что Ганнибал сам заказал волчицу, отдав нескольким разведчикам следующий приказ:

— Велите местным жителям изловить для меня волчицу. Она мне нужна живая, а не мёртвая. Горцы знают, как делаются такие дела. Скажите им только, что это будет лучший способ показать своё расположение Главному Военачальнику.

Время года было не самое подходящее для исполнения Ганнибалова желания, однако предприятие удалось, и теперь самка находилась перед нами. Ганнибал тут же подскочил к клетке. Перво-наперво он осмотрел волчицыны лапы. Когти её затупились от времени и были сильно сточены. Признак старости. Малейший намёк на то, что чья-то лучшая пора осталась в прошлом, теперь вызывает у Ганнибала неприязнь, по крайней мере, если речь идёт о ратниках, впрочем, то же касается и оружия. Сейчас он обратил своё неудовольствие против престарелой волчицы. Стоя неподалёку от Ганнибала, я смотрю на него и задаюсь вопросом: с кем его можно в эту минуту сравнить? Пожалуй, с псом, которому после вынужденного купания не дали встряхнуться и просушить таким образом свою мохнатую шубу.