Джек Дэнн - Собор памяти

— Торговцы птицами там, на площади, говорили, что ты не ешь мяса, — заметил Никколо.

— Вот как? Ну, а ты что об этом думаешь?

Никколо пожал плечами.

— Ну... пока что я ни разу не видел, чтобы ты его ел.

Леонардо полил колбасу вином и съел её с хлебом.

— Теперь видишь?

— Но почему тогда люди говорят...

— Потому что обычно я мяса не ем. Я верю, что, поедая слишком много мяса, набираешься того, что Аристотель называл холодной чёрной желчью. Это, в свою очередь, наполняет душу меланхолией. Друг маэстро Тосканини Фиччино верит в то же, но по совершенно неверной причине. Магия и астрология для него превыше доказательства и опыта. Но как бы там ни было, а мне стоит быть поосторожней, не то обо мне ещё начнут думать, будто я последователь катаров, и, чего доброго, заклеймят еретиком.

— Я почти ничего не знаю о катарах.

— Они следуют учению Папы Богомила, который верил, что весь наш зримый мир был создан дьяволом, а не Богом. Поэтому, для того чтобы в их души не проник Сатана, они не едят мяса... однако не брезгуют рыбой и овощами. — Леонардо засмеялся и скорчил гримасу, выражая своё отношение к этим сумасшедшим. — Были бы они хотя бы последовательны...

Ел он быстро, что было у него в привычке, потому что, в отличие от других людей, он никогда не умел наслаждаться едой. Для него пища, как и сон, была просто необходимостью, которая отвлекала его от работы.

А здесь, вокруг них, купаясь в свете солнца, жил целый мир. Как ребёнок, Леонардо хотел разгадать его тайны. Это было его делом, страстью всей его жизни.

— А теперь — смотри, — сказал он всё ещё жевавшему Никколо и выпустил одного из коршунов. Пока тот улетал, Леонардо левой рукой делал заметки. — Видишь, Никко, птица ищет воздушный поток. — Он выпустил из клетки второго коршуна. — Эти птицы машут крыльями, только пока не найдут ветра, а он, видимо, дует на большой высоте: смотри, как высоко они парят. Теперь они почти неподвижны.

Леонардо следил за кружащими в вышине птицами — они заскользили к горам. Он был в восторге, словно и сам парил в горних высях.

— Теперь они едва шевелят крыльями. Они лежат в воздухе, как мы на тюфяке.

— Может, тебе стоит последовать их примеру?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Закрепи крылья Великой Птицы. Вместо того чтобы перелопачивать воздух, пусть они останутся неподвижны.

— А что же тогда будет толкать машину? — спросил Леонардо, но тут же сам ответил на свой вопрос — ему пришла в голову мысль об Архимедовом винте. Он вспомнил ребятишек, игравших с юлой: они дёргали струну, и пропеллер поднимал игрушку в воздух. Рука его, будто думавшая сама по себе, уже делала наброски. Он рисовал листья, летящие, скользящие, падающие на землю. Рисовал разные винты и пропеллеры. Среди них может оказаться что-то полезное...

— Знаешь, возможно, если удастся поймать воздушный поток, не будет нужна человеческая сила, — сказал Никколо. — Ты сможешь заставить свою птицу парить... не знаю только как.

Леонардо похлопал Никколо по плечу: мальчишка и в самом деле очень умён. И всё же это неверно. Есть в его идее какая-то неправильность...

— Нет, мой юный друг, — сказал он упрямо, словно наткнулся на стену, что перекрыла путь его мысли, — крылья должны двигаться в воздухе, как птичьи. Этот метод природный, а значит, самый эффективный.

Без отдыха Леонардо торопливо шагал по холмам. В конце концов Никколо пожаловался на усталость — и остался под кипарисом, уютно устроившись в пахнущей влагой тени.

Леонардо пошёл дальше один.

Всё было прекрасно: воздух, тепло, запахи и звуки природы; он почти предугадывал чистые формы всего, что окружало его, фантазии, отражённые в proton organon [64] Первичный орган (греч.). : зеркала его души. Но не совсем.

Воистину что-то было не так, потому что вместо блаженства, которое столь часто испытывал здесь Леонардо, он ощущал лишь разочарование... пустоту.

Думая о падающем листе, который он набросал в книжке, Леонардо записал:

«Когда у человека есть шатёр из прокрахмаленного полотна шириною в 12 локтей и вышиною в 12, он сможет бросаться с любой большой высоты без опасности для себя». Он представил себе пирамидальный парашют, но счёл его чересчур большим, неудобным и тяжёлым для применения на Великой Птице и сделал ещё одну торопливую запись:

«Используй кожаные мешки, и таким образом человек, падая с высоты шести brachia [65] Мера длины, примерно соответствующая сажени. , не покалечился бы, куда бы ни упал: на землю или же в воду».

Он продолжал идти. Изредка делал зарисовки, почти не задумываясь над ними: гротескные фигуры и карикатурные лица, животные, невероятные механизмы, наброски для нескольких Мадонн с младенцами, вымышленные пейзажи, всевозможные растения и звери. Он изобразил зубчатый механизм в трёх проекциях, и систему блоков, и устройство для литья свинца. Сделал пометку найти труд Альберта Магнуса «О небе и земле», быть может, у Тосканелли найдётся копия. Его мысли текли, как воды Арно, от одного предмета к другому, и всё же он не мог отыскать для себя того места покоя и блаженства, которое счёл бы истинным царством Платоновых форм.

Когда над головой пролетали птицы — он следил за ними и лихорадочно зарисовывал. У Леонардо был необычайно быстрый глаз, он мог замечать движения, невидимые другим. Мелким почерком он записал под набросками: «Равно как малое, незаметное движение руля поворачивает огромный, тяжело груженный корабль — и делает это среди веса воды, что давит на каждый бимс, и среди стремительных ветров, что раздувают его могучие паруса, — точно так же и птицы удерживают себя в потоках воздуха, не шевеля крыльями. Лишь лёгкое движение крыла или хвоста надобно им, чтобы оказаться под или над ветром, препятствует их падению». Потом он добавил: «Когда без помощи ветра и, не шевеля крыльями птица удерживает себя в воздухе в положении равновесия — то, значит, центр тяжести совпал с центром (сопротивления)».

— Эй, Леонардо! — услышал он оклик Никколо. Мальчик подбежал, задыхаясь; он волок коричневый мешок, где были остатки еды и Куанова книга. — Тебя не было три часа!

— Это так долго?

— Для меня — да. Что ты делал?

— Просто бродил... и думал. — Помолчав, Леонардо спросил: — Но у тебя же была книга, что ж ты не почитал?

Никколо улыбнулся.

— Я пробовал... но заснул.

— Вот вся правда и вышла наружу. Никко, почему бы тебе не вернуться в bottega? Мне надо ещё побыть здесь... подумать. А тебе скучно.

— Вовсе нет, маэстро, — обеспокоенно возразил Никколо. — Если я останусь с тобой, то не буду скучать. Клянусь!

Против воли Леонардо улыбнулся.

— Поведай же мне, что ты узнал из маленькой жёлтой книжки.

— Я... я не смог ничего понять... пока. Кажется, она вся посвящена свету.