Джек Дэнн - Собор памяти

Он очнулся внезапно, задыхаясь и колотя руками воздух, словно и впрямь тонул. Было темно. Лампа горела, как роковой глаз, и источала маслянистый запах, что смешивался с болезненным запахом его тела. В настенном канделябре горела одинокая свеча, освещая тяжёлые драпировки.

Америго де Бенчи стоял у массивной, о четырёх столбах, кровати и был бледен как призрак. У него было мягкое, однако породистое лицо с благородными чертами, доведёнными до совершенства в Джиневре: тяжёлые веки, полные губы, вьющиеся волосы, длинный, слегка приплюснутый нос. Вздохнув с облегчением, он сказал:

— Благодарю тебя, Боже, — и перекрестился.

— Пить, — сдавленно попросил Леонардо.

Америго налил ему воды из кувшина, стоявшего на полке рядом с умывальным тазом.

— Ты вспотел — значит, поправишься. Так сказал доктор.

— Давно я здесь? — спросил Леонардо, напившись.

— Больше двух недель. — Америго забрал у него стакан. — Я позову твоих друзей, Боттичелли и юного Маккиавелли, они обедают в кухне. Пока ты был в лихорадке, они не отходили от постели.

— Буду очень тебе благодарен, если ты их поскорее позовёшь, потому что я не хочу оставаться здесь, — прошептал Леонардо. Он попытался встать, но у него от слабости тут же закружилась голова.

— Ты был очень болен... Мы так тревожились о тебе, Леонардо. — Америго всё ещё стоял над ним, явно не желая уходить. — О тебе справлялся отец.

— Он был здесь?

— Нет... но его вызвали в Пизу по делам podesta [96] Мэр (ит.). . Скоро его ждут назад.

Леонардо промолчал.

— Леонардо... во всём виноват я один.

— Перестань, Америго. Не может быть одного виноватого во всём.

— Но я не хочу, чтобы ты винил Джиневру. Она просила меня выдать её за тебя, а не за Николини.

— Она могла и отказаться.

— Я её отец.

Измученный, Леонардо отвернулся. Только тогда Америго сказал:

— Нет, Леонардо. Боюсь, у неё не было выбора.

Леонардо смотрелся в таз с водой у постели: шрам на лице всё ещё оставался алым рубцом, печатью его глупости. Он слышал приглушённые удары резца и молотка: в bottega Верроккьо кипела работа. Франческо, старший подмастерье, держал учеников в ежовых рукавицах, да и сам Андреа каждый час бурей налетал на нерадивых; казалось, он вообще не спит. Сделать надо было слишком многое; просроченных заказов у Андреа было не меньше, чем неоплаченных счетов. Усталый, покрытый пылью, он больше походил на каменотёса, чем на хозяина большой bottega.

А следующие дни обещали быть ещё более напряжёнными. Андреа взял трёх новых учеников и ещё один заказ от Лоренцо на терракотовый рельеф Воскрешения.

Никколо, конечно, объявил, что новые ученики совершенно бесталанны.

— От них даже кошкам нет спасения, — сетовал он Леонардо. — Они поймали Бьянку — маленькую серую киску — и сбросили её в лестничный пролёт.

— Кошка пострадала?

— Нет, но такие глупости неуместны.

Леонардо взболтал воду в тазу и помахал в воздухе мокрыми руками; смотреть на себя он не мог. Поднимать руки было всё ещё трудно, выпрямляться тоже — болела раненая спина.

— Никко, чем ты так недоволен? Они ещё мальчишки, и я уверен, что синьор Франческо скоро отыщет занятие их пустым рукам.

Никколо пожал плечами.

— Ты боишься, что тебя отошлют назад, потому что взяли их.

— Это три лишних рта, которые надо кормить.

— Маэстро Тосканелли посылает Андреа куда больше, чем стоят твои стол и кров. Уверяю тебя, ты в безопасности.

— В этот раз ты пострадал куда хуже, чем когда свалился с неба, — заметил Никколо.

— Как же низко я пал, — пробормотал Леонардо; но ирония отлетала от Никколо, как горох от стенки.

— Твоё лицо можно сделать прежним. Я тут кое-что разузнал.

— Ну, разумеется, — едко заметил Леонардо.

— Это правда, — настаивал Никколо. — Есть один хирург, еврей, он живёт близ Сан Джакопо олтр'Арно — он исправляет любые повреждения и уродства. Он творит чудеса. Лепит плоть, как глину.

— И как же он творит все эти чудеса?

Никколо снова пожал плечами.

— Его ученик рассказывал мне, что хирургу принесли мальчика, у которого недоставало части носа; кажется, он и родился с этим пороком, и его все жалели, потому что он был похож на чудовище.

— Никколо...

— Хирург изменил форму носа, разрезав предплечье мальчика и засунув нос в рану — так глубоко, что мальчик головы повернуть не мог; так он и оставался в течение двадцати дней. Потом, когда хирург вырезал нос мальчика из раны, к носу пристал кусочек мяса. Потом хирург вылепил мальчику новые ноздри в этом мясе — да так искусно, что никто не мог определить, где проходит шрам. Подумай теперь, Леонардо, в сравнении с этим твой рубец — просто детские игрушки.

— Как ты узнал об этом хирурге? — Леонардо стало любопытно — он никогда не слышал о такой технике хирургии.

— Маэстро Тосканелли посылал меня к нему с поручением. Его зовут Исаак Бранкас. Я помню, где он живёт, и могу...

— Ты не станешь ничего делать, — резко сказал Леонардо. — Моё лицо заживёт само.

— Но, Леонардо...

— И если на нём есть шрам — так тому и быть. Пусть это будет мне памятка, что в будущем не надо быть упрямым ослом. — Ладно, Никко, — продолжал Леонардо как ни в чём не бывало, — не сказал ли Сандро, что, если он не придёт к этому часу, нам надо отправляться без него?

Праздник Мардзокко начался: рыночная площадь уже, верно, полна народу.

— Сегодня первая обязанность Сандро — быть с Великолепным; вот кому без него действительно не обойтись.

Никколо одарил Леонардо внимательным взглядом.

— Ты хочешь сказать, что пойдёшь без него? Вправду пойдёшь?

— Хочешь сказать — пойду ли я с тобой? Конечно, пойду, Никколо. Ты такой же мой близкий друг, как Сандро. Ты мне как сын. Я что — плохо обращался с тобой в последние дни?

— Нет, — смутившись, быстро ответил Никколо.

— Знаю, что плохо, — продолжал Леонардо, — но теперь всё это в прошлом. Обещаю: сегодня я буду заниматься только тобой. Мы набросимся на самых злобных зверей, и наша жизнь будет в наших собственных руках.

Никколо кивнул.

— А что, и вправду много народу погибает в Мардзокко?

— Порядочно, — сказал Леонардо. — Если ты передумал, я, конечно...

— Я хочу пойти.

— Тогда я возьму тебя. Но это тяжкая ответственность — защищать тебя от диких тварей всех мастей... и обоего пола. — Леонардо не смог удержаться от улыбки, намекая на склонность Никколо к служанкам, кухаркам и просто шлюхам.

Никколо засмеялся, потом лицо его застыло.

— Ты перепугал всех друзей, Леонардо. Мы так волновались за тебя.

— Со мной всё будет в порядке.

— Сандро считает, что ты...

— Что — я?

— Отравил себя, как он — с Симонеттой.

— А ты, Никко, — ты тоже так думаешь?

— Я — нет, — сказал Никколо.