Ганс Эйнсле - Я, Минос, царь Крита

Теперь я почти каждый вечер наведывался в тот дом, где собирались мужчины, игравшие в кости и потягивавшие из маленькой амфоры крепкое вино.

— Так ты и в самом деле Минос, старший сын царя? — недоверчиво спросил один из присутствующих.

— Забудь об этом, — отмахнулся я, — я, как и все вы, — человек, и я страдаю.

Я выпил и вскоре вновь очутился в иллюзорном мире. Мужчины тоже захмелели и заговорили о слоновой кости.

— А откуда привозят эту слоновую кость, ведь никаких слонов у нас нет? — спросил я.

— Из Сирии, а возможно, и из Египта. Резчики упоминали Ливию.

— Однажды, — заметил один из мужчин, — я видел в одном из дворцов в Египте фриз, где было изображено, как кефтиу преподносят в подарок или в виде дани какому-то фараону слоновую кость и животных.

— Кефтиу? — спросил я.

— Так египтяне называют жителей Крита.

— Кефтиу — Крит? — задумчиво повторил я и погрузился в размышление. — Ты уже побывал в Египте? — удивился я.

Мужчина кивнул.

— Это страна чудес. Я видел огромные города с прекрасными широкими улицами, великолепными домами и гигантскими пирамидами.

— Пирамидами, — повторил я.

Мужчина снова утвердительно кивнул:

— Пирамида в Гизе сложена из гранитных блоков весом почти в шестьсот талантов, их нередко доставляли с расстояния до шести тысяч стадиев и составляли в высоту более четырёх футов. Каменотёсы фараона Хеопса умели так точно разрезать гигантские каменные блоки, что зазор между ними составлял не больше нескольких волосин по всей длине. В Египте было немало мудрецов, которые обладали огромными знаниями. Уже закладка города с дворцами, домами и улицами таит много секретов.

Я вновь погрузился в необычные размышления.

— Закладка города с дворцами, домами и улицами таит немало секретов, — повторял я почти с благоговейным шёпотом.

Очутившись в своих комнатах, я вылепил из глины дома и расставил их вдоль улиц. Затем я расположил их вокруг дворца и проложил улицы, направив их к нему в виде сходящихся лучей. Потом я забросил затею, сказав себе, что город должен стоять на море или на судоходной реке и иметь гавань.

Так я начал закладывать города, придумывать административные здания, лавки, кварталы домов для торговцев, ремесленников и жрецов. Потом я сделал порт, вылепил из глины корабли, помещения для зимовки и для хранения товаров.

В своих играх я выступал в роли планировщика городов, архитектора и строителя, и ночами меня всё чаще обуревали мечты заложить города и улицы, которые однажды станут процветающим центром для живущих там людей.

Мне очень не хватало Гайи. С ней я мог бы обсудить многое, собственно говоря, всё. Она любила то, что доставляло мне радость, и отвергала вещи, которые были мне не по душе.

Спустя примерно десять дней после гибели Гайи отец призвал меня к себе в афинский дворец. Он по-хорошему побеседовал со мной, представил меня одному египетскому сановнику, и мне было позволено даже присутствовать на торжественном обеде, который давали в честь этого гостя. На прощание египтянин пообещал прислать мне подарок.

Не прошло и месяца, как мне привезли Шиту, рабыню, в качестве дара сановника.

Управляющий привёл девушку, окинув меня при этом критическим взглядом, произнёс несколько ничего не значащих фраз и указал рабыне комнату, которая находилась как раз напротив помещения, где я спал. Стоило мне немного приподнять голову, как я сразу же видел, что она делает.

Первые дни и недели были для меня тяжёлыми: Гайя до такой степени заполняла моё сердце, что я отвергал Шиту, не желая видеть её возле себя. Но мало-помалу я начал присматриваться к ней. Говорила она мало, только заботилась обо мне. Она видела во мне лишь мальчугана неполных шестнадцати лет, который носил имя Минос и был сыном афинского царя.

Из разговоров, которые вели между собой во дворе рабыни, я знал, что Шита моя ровесница и подошла бы мне лучше, нежели Гайя.

— Царевич становится мужчиной, и ему нужна девушка, которая делила бы с ним ложе...

Образ Гайи не покидал меня. Но как-то однажды Шита тихонько вошла в мою комнату и поставила возле меня корзиночку со свежими фруктами, и я впервые увидел в ней женщину.

У Гайи была бронзовая кожа, а кожа Шиты имела светло-коричневый оттенок, свидетельствующий о том, что в ней немало анатолийской крови и в то же время в её роду встречались чернокожие предки.

Спустя примерно час она принесла мне кружку свежей воды.

— Сегодня так жарко, — заметила она просто, — и свежая вода тебе не помешает.

— На тебе красивая одежда, она мне нравится, — ответил я, улыбнувшись.

— Такие ткани ткут у нас на Ниле... Они дают прохладу и в то же время согревают. Я очень люблю эти яркие цветные полоски.

— Тебе нравится у нас? — спросил я, любуясь ею.

Она помолчала, подыскивая слова:

— У тебя, царевич, пожалуй; однако я пережила тяжёлые времена, которые долго не смогу забыть.

— Ты красивая, — заметил я, с восторгом глядя на неё.

Шита отпрянула, словно мои слова ранили её.

— Я причинил тебе боль? — обескураженно спросил я.

— Нет, — ответила она помешкав, — но...

— Что «но»?

— Когда мужчины говорили мне такое, они всегда испытывали какое-нибудь желание. И...

— Не волнуйся, — успокоил я, — теперь ты под моей защитой.

Поблагодарив меня кивком головы, она присела рядом и принялась обмахивать меня веером.

— Ты ещё не знаешь, какой жестокой бывает жизнь, — вздохнула она. — Это очень, очень тяжело.

Она сидела передо мной, скрестив ноги.

— Ты когда-нибудь уже любила мужчину? — спросил я, чувствуя ревность.

Шита опустила голову, ища слова, потом открыто посмотрела на меня. Мне казалось, что она глядит сквозь меня в какую-то туманную даль.

— Собственно говоря, нет. Но я ещё очень молода, хотя девушки в моём возрасте часто уже замужем. Пожалуй, были мужчины, которые говорили мне о любви, а в голове у них было совсем другое. Бывали моменты, когда мне казалось, что я люблю, однако это была всего лишь мечта, которая улетучивалась так же быстро, как и появлялась. — Она опять взглянула на меня. Взгляд её был чист. — Ты хороший, тебя я могла бы полюбить, — прошептала она, — если бы не была рабыней.

— Для меня ты не рабыня, — возразил я.

Она кивнула.

— И тем не менее, — ответила она серьёзно. — Это непреодолимая преграда, царевич.

Она снова смолкла, о чём-то задумавшись.

— Есть вещи, о которых не говорят, — заметила она тихо, потом подняла на меня глаза, и мне показалось, что она намеревается взглядом определить глубину моей души. — Хотят, чтобы завтра я получила новое имя. У вас принято, чтобы это имя выбирал господин. Как ты будешь называть меня?

Она снова испытующе посмотрела на меня. Глаза её были прозрачными, как хрусталь. А на губах играла полуулыбка.