Аркадий Крупняков - Есть на Волге утес

— Полюби меня, молоденькой, полюби, красивенькой. Уж так уважу-ублажу.

Но Савва оттолкнул жонку:

— Изыди вон, сатана! Не по зубам орех.

У Аленки в глазах круги, голова отяжелела — не поднять. Вытянула руки на стол, уткнулась в них лицом. Круги в глазах стали блекнуть, погасли.

Очнулась от громкого говора. Кто-то басовито гудел над ухом, кидал слова редко, тяжело, будто гири. Не поднимая головы, Аленка приоткрыла один глаз, глянула через локоть. Рядом с Саввой сидит длиннолицый мужик с русой бородкой, вокруг него склонились несколько голов, слушают внимательно:

— И было с ним, с атаманом Васькой Усом, всего-навсего тринадцать казаков. И повел тот атаман казачишек к Москве. По пути принимал к себе всякий беглый люд и, дошед до Оки-реки, укрупнился до полутора тыщ. А как встал он лагерем на Угтской гати, что пол Тулой-городом, собралось вокруг него уже три тыщи. И ходят те казачишки на барские именья во все стороны, усадьбы жгут, хлеб, куры и сыры имут, коней забирают, а крестьянишки бедные все текут к нему рекой. И мыслит тот Васька Ус ударить по Москве.

— На царя замахивается?

— Нет. На бояр, кои козни всяческие супротив государя-батюшки творят. Тульский воевода Ивашкин в Москву сбег, убояся…

— Ты, Илейка, нащот бояр потише. Тута боярин спит, глянь-ко. А может, он и не спит вовсе.

— Не боись, Илья, — сказал Савва. — Сей отрок со мной.

— Что за птица?

— Князя Буйносова сынок.

— Погодь-погодь. Тут что-то не так. Я сам князя Юрия Петровича дворовый человек, и уж не по мою ли душу сей гусь послан?

Длиннолицый встал, обошел Савву, тряхнул Аленку за плечо:

— Поп сказал, что ты князя Буйносова сын. Это правда?

— Сын, — твердо сказала Аленка и взялась за рукоятку пистоля.

— А ведомо ли тебе, что у Буйносова, князя Ростовского, сыновей нету, а есть токмо две дочки?

— А ты отколь знаешь? Ты тех дочек крестил?

— Крестил.

— Стало быть, ты сам есть беглый холоп. Я пристава крикну. Хочешь?

— Кричи. Сам-то ты, калена вошь, с кого кафтан содрал? Ну, зови пристава, зови!

— Сказано тебе, Илья, — не кипятись. — Савва встал меж Аленкой и мужиком. — Твоя правда — у Буйносова сыновей нет. Но дочки есть?

— Две.

— Так вот эта — одна из них, — попик затряс бородкой, захихикал и укоряюще проговорил — Эх, ты, молодой мужик, трясешь носом над кафтаном, а титьки под ним не заметил. Смотри — словно репки.

— Ух, ты!

— Не базлай. Тихо сиди.

«. ..объявились на Волге воровские люди, беглецы с разных мест, Стенька Разин с товарищи. И по указу великого государя нашего в то время посланы были на них ратные люди, велено тех воровских людей побивать и разорять. И тех людей с ратными людьми в понизовых местах на Волге и на Яике бои были многие, и тогда воровские люди ушли на Хвалынское море. И о том их побеге на море государь наш к брату своему, Аббас-шахову величеству, писал, чтобы он в своей Персицкой области, около моря Хвалынского велел остереганье учинить. И с тою любительною грамотою послан был иноземец Томас Бреин.

И великий государь с милосердия своего воров пожаловал, вины их отдать велел и отпущены они, вор Стенька Разин с товарищи, на Дон. Быв на Дону, вор Стенька, забыв свое обещание, снова изменил и вдругие пошол на Волгу, многие воровства чинил, царского величества казну, промысленных людей, насады, струги громил, а людей побивал а иных привел к себе в ызмену. И умножа с такими своими ворами и единомышленники, пакости всякие чинил…

…А что вор Стенька Разин пограбил шахова величества посланника и купчин, то тот Стенька и царскова величества бояр и воевод грабил и побивал до смерти…

…А убытки, которые от того вора и врага учинились, достойно положить на волю божию…»

Никита Ломтев — купчишка, если судить по московской мерке, совсем захудалый. Но здесь, в Касимове, простой люд шапку перед ним ломит часто. Сначала, когда он пустил попа с парнем на постой, страха не было— люди истинной веры худыми быть не могут. Но сейчас взяло купца сомнение. Парнишка сходил на базар, лохмотья стряхнул и оделся как боярин. Лошадь купили самолучшую, саблю, пистоль и сразу ушли со двора, не иначе, как в кабак. Вот полночь на дворе, а их нет и нет. Вестимо — награбленное пропивают.

Наконец около ворот раздались голоса, в калитку застучали. Открыл Никита ворота, струхнул еще более. Теперь перед воротами было не двое, а трое. Здоровенный мужичина, чуть согнувшись, прошел в калитку. Он нес попа, перекинув его через плечо, как мешок.

— Убили? — сипловато спросил Ломтев.

— Да нет, — пробасил мужик. — Перепил, калена вошь, ну и обезножел. Куда его?

— Тащи на сеновал, куда ж еще? Токмо не спалите меня.

— Ты не боись, дядя Никита, — икая проговорил парнишка. — Мы сразу спать. А завтра на Москву.

Все трое исчезли под лабазом. Ломтев, хоть и обрадовался, что завтра сбудет постояльцев, однако страха не избыл. Мужик шибко смахивал на разбойника с большой дороги, и поэтому купец решил не спать до утра. Обойдя вокруг лабаза, Никита вдруг услышал разговор. Быстро приставив лестницу к расшиву сеновала, он поднялся наверх и прильнул ухом к тонкой, из дранки, стене.

— Слышь-ко, Ляксандра, ты не спишь?

— Чо тебе?

— Попик мне сказывал — вы к Москве пробираетесь?

— Ну, к Москве.

— Мне туда же надобно. Втроем не сподручнее будет, а?

— Мы же на конях. А ты чо — у стремя побежишь?

— Ох-хо-хо! — Мужик тяжело вздохнул. — Старое да малое — разуму ни на грош. Вам коньми до Москвы не добраться. Вас еще до Коломны ограбят, коней отымут, да еще и побьют. Там что ни лес — то ватага, что ни роща — то разбой. А ты же боярином одетая, а на бояр гулящие люди злы.

— А с тобой не тронут?

— Ни пальцем. Я заветное слово знаю.

— Ну, а тебе какая корысть с нами итти?

— Я тебя от разбойников оборонять буду, а ты меня от царских приставов да земских ярыг. Ты как-никак боярина Буйносова сынок считаешься. И потом вот что рассуди: где ты видела, чтобы боярин один, без холопов ездил. Я за холопа и сойду.

— Ну, а как поедем? Третьего коня у нас все одно нету.

— О коне не твоя забота.

— Хмельна я да и спать хочу. Утро вечера мудренее.

Купец Ломтев, успокоенный, спустился с лестницы.

Спать до утра однако не лег — поди узнай, что еще постояльцы надумают.

Утром Савва и Аленка спали долго. Проснулись, когда солнышко уперлось в поясницу. Илейки не было. Мелькнула у обоих одна и та же мысль — не украл ли лошадей? Спустились с сеновала, вышли во двор — Илья запрягал лошадь. На дворе стояли дрожки. На дрожках — плетеная корзинка с козлами.