Николай Кузьмин - Меч и плуг [Повесть о Григории Котовском]

В аппаратной комбриг схватил связиста за плечо.

— Готов? Стучи: «У аппарата Котовский… Кто у аппарата?» (Оттуда простучали.) Кто у них там? Помначштадив? Стучи ему: «Что вы порете?» Да, да, так и стучи, как говорю! «Что вы порете? Вашего приказа я никогда но получал. Вы толком говорите, что хотите…»

Неожиданно навстречу аппарат застучал деловито и категорически — опытным ухом Юцевич уловил, что на том конце прямого провода находится кто-то из высших командиров. Так и оказалось: к аппарату подошел Якир.

Слушая расшифровку бесконечных точек и тире, Котовский, словно от жестокого оскорбления, стиснул зубы. Юцевич напрягся: сейчас сорвется!.. Нет, постоял, покачиваясь, взял себя в руки.

— Стучи: «Прошу принять к сведению, что у меня кавалерия на лошадях, а не на машинах. Лошади крайне переутомлены беспрерывными переходами. Половину лошадей уже ведут в поводу».

Якир: «Вчера вечером и ныне я два раза докладывал командующему и Реввоенсовету… Соседка справа выполняет задачу и требует поддержки; заявить себя совершенно вышедшими из строя не можем, а следовательно, нужно сделать что-то такое, чтобы при наличии имеющихся сил суметь хотя бы обороняться и не подводить соседей».

Котовский (отчаянно): «Противник кроет ураганным ружейным и пулеметным огнем при появлении отдельных всадников».

Якир: «За малейшее неисполнение приказания в первую очередь будет расстрелян командир и комиссар… Никакие заступничества во внимание приняты не будут… Товарищ Котовский пусть заразит бойцов своим духом. Пока все».

Аппарат умолк. Раскидав ногами клубок узкой телеграфной ленты, Котовский выскочил из комнаты и побежал к коню. Завидев комбрига, Черныш стал срывать с лошадиных морд торбы с овсом.

К середине следующего дня наметился перелом в сражении. Железное упорство пробивающихся частей остервенило противника. Казалось бы, обреченные люди никак не соглашались погибать, и жажда мести, крови, застарелая злоба придавали бою небывалое ожесточение.

Котовский продиктовал приказ:

«Предупредить части, что всякий отставший от своей части будет сочтен умышленно отставшим с целью грабежа и будет расстреляй на месте».

Отбиваться приходилось отовсюду, но главное свершалось впереди, где работало хозяйство Евстигнеича. Старый фейерверкер уже не махал своим платочком, а сам припал к орудию и мастерски наводил по целям.

— Гриша! — завопил он, впервые называя комбрига по имени. — Ты что же делаешь? Снаряды подавай!

Старик показал на густые цепи сытой белогвардейской конницы, готовившейся к кровожадному штурму.

— Замолчим — сомнут! Костей не соберем!

Высматривая из-под ладони, Котовский кусал губы. Батарея работала, точно чудовищная молотилка: отвесный град шрапнелей разметывал сбивающиеся цепи врага. Но беда, если орудия сядут на голодный паек, а то и замолкнут.

— Гриша!.. — стонал старик. — Богом молю!

— Держись, батя! — крикнул Котовский.

Он увидел цепочку бегущих людей, каждый держал в руках по снаряду. Противник открыл по батарее беглый огонь. Бойцы со снарядами пригибались, их осыпало комьями взлетающей земли. Один или два упали.

— Коту слезы! — заругался Евстигнеич, глянув на поднесенные снаряды.

— Григорь Иваныч, — доложил запыхавшийся Зацепа, — лошади легли. Которые убиты, которые лежат. Я приказал — на себе!

Он широко разевал рот, перекрикивая гул разрывов.

— Правильно. Только быстрей надо, быстрей! — Котовский соскочил с седла, бросил Зацепе повод. — На, возьми мою. Запряги там — пусть из шкуры вылезают! Слышишь? Сейчас еще немного — и возьмем на передки. Смотри, ждать никого не будем. Отходи за нами следом.

Эскадрон мадьяр, протяжно воя, с поднятыми шашками поскакал к железнодорожной насыпи. Паровоз с двумя блиндированными платформами запыхтел и покатил к видневшимся на горизонте станционным постройкам.

— …р-ра-а!.. — донесся дружный рев пехоты, поднимавшейся в штыки.

Зацепа с уцелевшими бойцами побежал назад. Сесть в седло он не догадался и коня держал за повод.

Среди разбросанных снарядных ящиков с винтовками в руках сидели раненые. Некоторые приготовили гранаты.

Всем, кто мог двигаться, Зацепа приказал взять по снаряду — и бегом на батарею.

— Скажите там: мы сейчас!

Лежавшим в цепи он послал сказать, чтобы начинали медленный отход. Там, впереди, сейчас идет бой у железнодорожной насыпи.

Проверяя пустые ящики, Семен переворачивал их ударом сапога. Подводу нагрузили с верхом. Коня комбрига запрягли, даже не сняв с него седла. Раненые облепили подводу, готовые и помогать коню, и держаться, чтобы не упасть.

Позади трещали выстрелы. Цепь отходила, сдерживая натиск.

Несколько человек опустились на землю, уронили обессилевшие руки.

— Братцы, вы что? — испугался Зацепа.

Один, с перевязанной головой, поднял опухшее лицо, отдул с глаз клок грязного бинта.

— Иди, Семен, за нас не думай. Мы не дадимся.

В упряжке заржала лошадь, взвилась на дыбы. Ее стегали в десяток рук, наваливались на увязшие в песке колеса, но подвода не трогалась с места.

Семен крикнул снять несколько ящиков, разобрать по рукам. С воза ему в руки упал тяжелый ящик, Зацепа посипел от натуги и присел. Подводу скособочило, колеса с одной стороны ушли в песок по ступицу.

«Фрося!..» — вдруг вспомнил он и опустил ящик.

Она лежала в брошенной телеге, по-прежнему без сознания. В оглоблях завалилась убитая лошадь с оскаленной мордой. Семен взял жену на руки, сделал несколько шагов и остановился. Песчаная зыбь не отпускала воз со снарядами. Ноги бойцов, толкавших телегу, натужно зарывались в проклятый песок.

Прижимая к груди бесчувственное тело жены, Семен побрел в сторону от застрявшего воза. Бойцы глядели на него с недоумением. Семен брел по песку, как по воде, коробка с маузером цеплялась за кусты. Он скрылся, но бойцы, видевшие, как он шел, чего-то ждали.

В кустах ударил выстрел, всех невольно дернуло. Зацепа вышел на дорогу один, с маузером в опущенной руке.

— Баба у меня, братцы, померла, — бормотал он, расширенными зрачками вглядываясь в каждого. — Не осудите, братцы…

В полном молчании люди накинулись на воз. Вцепились, рванули, и воз заскрипел, пополз, оставляя в опостылевшем песке глубокие борозды. Между бойцами путался Зацепа, его отпихивали, сопели, вполголоса ругались…

Пробились все-таки, уцелели!

А тут еще радостное сообщение, что соседка справа, 58-я, взяла Умань.

Полная победа!

После торжественной встречи с 58-й Котовский сел сочинять обращение к своей бригаде. На этот раз он обошелся без диктовки. Написанное на бумаге имеет особую силу, и он хотел, чтобы люди, выдержавшие нечеловеческое напряжение, услышали о своем геройстве высокие и звучные слова.