Николай Кузьмин - Меч и плуг [Повесть о Григории Котовском]

Дряхлый попишко глуповато, со страхом поглядывал на вооруженных людей. Лицо жениха не обещало ничего хорошего. Шашка, маузер, ремни… И поп заторопился, словно виноватый, стал частить проглатывая окончания фраз.

Колька, причесанный, со свечой в руке, стоял прямо, навытяжку, подражая Семену, но в умытом личике, в жадных глазенках горели неуемные ребячьи огоньки.

Снаружи в церковь вскочил Борис Поливанов, оставшийся при лошадях, заорал:

— Семен! Братцы… Банда!

Все лица разом дернулись назад, к дверям. Бахнул близко выстрел, на паперти раздались бабьи взвизги, крик.

Первым нашелся древний попик. Подхватив длинные негнущиеся полы своих одежд, он проворно юркнул внутрь и слегка хлобыстнул дверцами царских врат.

Пальба уже трещала, не умолкая.

С высоты церковного крыльца Семен разглядел пригнувшихся к конским гривам людей, зеленые лоскуты на бараньих шапках, карабины. Отметил, что сидят они не на подушках с веревочными стременами, а в настоящих седлах. Матюхинцы! Откуда их черт занес? Уж не поп ли предупредил? Ну, если только поп!..

Колька, потеряв свою нарядную кубаночку, бросился в седло, рванул повод, и Бельчик, сев на круп, брыкнул передними копытами. Борис Поливанов, лихорадочно выпрягая лошадь из тачанки, кричал:

— Семен, ты своих не бросай! Мы их задержим!

«Эх, пулемет бы!..»

Зацепа кинулся обратно в церковь.

Девка совсем потеряла голову. Семей выругался. Ах, наказанье! Ну куда ее сейчас?.. Спрятать бы…

Возле церкви кипела короткая схватка. Бухали выстрелы, взмахивали шашки. Мало, мало наших! Неужели не услышат в Шевыревке? Нет, вон кто-то вырвался, пригнулся к конской шее и полетел. Господи, хоть бы это был Колька… Доскачет, скажет!

Не выпуская руки Насти, Семен поворотил за церковь. Побежали вдоль стены. За ними отец Насти, Водовозов.

Иван Михайлович ударил ногой в какую-то калитку.

— Тут мужик знакомый!

В окне мелькнуло чье-то испуганное лицо.

Торкнулись в дверь — закрыто. «Ах гады, законопатились!» Остался сарай, больше некуда.

Приваливая дверь сарая бороной, Иван Михайлович вздохнул с облегчением.

— Так надежнее.

Полезли наверх, на сеновал, для безопасности отпихнули после себя лестницу.

Послышался топот копыт, ударили в ворота.

— Здесь! Здесь!

Семей затравленно заозирался. Надо же так влипнуть!

— Пустите-ка, папаш! — Он отодвинул тестя и посмотрел вниз, в гомонивший, растворенный настежь двор. Высунул дуло маузера, прицелился. Щелкнул выстрел, на сеновале запахло порохом.

— Есть один! — возвестил Семен.

Скупые, на выбор выстрелы Зацепы заставили бандитов отхлынуть и прижаться к стенам. Они, конечно, будут стараться взять его живым. Старайтесь, надейтесь! А тем временем наши подоспеют…

Внизу, во дворе, стали совещаться, спорить. Водовозов поднял голову и прислушался, потом подполз к Зацепе и в очередь с ним глянул во двор.

— Батюшки, сам!

— Который «сам»? — насторожился Зацепа.

— Ну сам, он и есть сам. Матюхин.

— Да что ты говоришь! Тогда, папаш, нам надо его добыть. Мы же его по всей земле ищем!

Но Водовозову было не до главаря оставшихся бандитов. Его беспокоила наступившая вдруг тишина, затем раздался бабий плач, голос хозяина стал о чем-то слезно упрашивать. Иван Михайлович понял, что будут поджигать сарай.

Потянуло дымом, затрещало.

— Там у него погреб есть! — Водовозов кашлял и отмахивался от густеющего дыма.

Вертя головой, чтобы дым не лез в глаза и не мешал прицеливаться, Семен стрелял вниз. Потом запаленно обернулся к тестю, прокричал:

— Папаш, вы сейчас… вот что. Я тут с ними по-своему. А вы Настю сберегайте. Прошу вас… даже приказываю.

Водовозов и Настя полезли с сеновала. Семен слышал, как внизу хлопнула крышка погреба.

У него кончились патроны, он бросил маузер и страшно заругался. Дым наплывал и заставлял пригибаться к полу. Загудело пламя, облизывая крышу.

Он спрыгнул вниз, здесь было не так жарко, как наверху, но дым стоял густой, тяжелый. Шарясь в темноте и задыхаясь, он споткнулся и понял, что это было устье погреба, о котором ему говорил Водовозов. Затем он отвалил борону, распахнул дверь и выхватил шашку.

На мгновение его ослепило пламя, мускулисто гудевшее сплошной стеной, но он нагнул голову и ринулся в огонь.

— Ура-а!.. — ревел он, вываливаясь из сарая в искрах, в дыме, с шашкой над головой.

Посреди двора стояла группа перепоясанных натронными лентами людей, и среди них громадный черный мужик с курчавой бородищей до самых глаз. Все-таки он отшатнулся, этот зверовидный мужик, увидев горящего бойца, и плечо Зацепы сладко заныло от предчувствия хорошего удара шашкой. Точно в атаке, он направил на него бег своего воображаемого коня.

Торопливый выстрел, затем другой заставили его споткнуться. Словно обрадовавшись, враги открыли беспорядочную стрельбу, и Семен стал опускаться боком вниз, не переставая тянуться шашкой в своем последнем боевом порыве.

Подскочить к нему осмелились лишь к упавшему. Набросились и остервенело кололи и рубили еще долго после того, как остановилось его железное сердце.

Налет на церковь, где происходило венчание, был коротким, суматошным, бандиты торопились и поглядывали в сторону Шевыревки, куда вырвался и ускакал боец. Матюхин сам подал команду, кое-кого пришлось встряхнуть и привести в рассудок, и все воинство, пахнущее сырой человеческой кровью, уползло обратно в лес, точно наспех нажравшийся хищник.

Осторожность всегда была коньком Матюхина. Хитровский полк напоминал волчью стаю под командой старого стреляного вожака. Почуяв свое превосходство, он быстро налетал и, жадно разорвав, насытившись, убирался прочь. В полку были лучшие лошади и лучшая справа. Пожалуй, хитровцы единственные во всей антоновской армии ездили не на подушках с веревочными стременами, а в армейских седлах. И Матюхин гордился своим полком, еще не знавшим ни одного серьезного поражения, и держался от антоновского штаба независимо, открыто высмеивая не только многочисленные распоряжения, но и самого руководителя восстания.

Судьба свела Матюхина с Антоновым в бытность последнего начальником кирсановской милиции. Бывший конокрад, убийца, приговоренный к смертной казни, но освобожденный в феврале семнадцатого года, Матюхин вновь попался на том, что, выдавая себя за командира продовольственного отряда, разъезжал с бандой по деревням и проводил «эксы». Арестовав, его доставили в Кирсанов, и там, в кабинете начальника, с глазу на глаз, состоялся тайный разговор, вернее, уговор. Антонов под благовидным предлогом освободил Матюхина и с того времени нажил в нем вечного врага.