Вячеслав Усов - Цари и скитальцы

Навоевавшись в городе, опричные отряды двинулись по новгородским землям, до самого Поморья. Деньги и вещи грузили на возы, убранный хлеб сжигали. В Нарве спалили громадный склад с новгородскими товарами, назначенными для продажи за рубеж. А не высовывайся, вольный гость!

Два зверя — мор и голод — пошли по новгородским землям, ища, кого пожрать.

В литовском местечке Троках, в чудесном замке на берегу лесного озера, Остафий Волович собрал доверенных людей. Пан Троцкий был руководителем разведки, направленной против Москвы.

Здесь были: князь и ротмистр Полубенский, возглавлявший литовские войска в Ливонии, оршанский староста Филон Кмита с поручником Зубом, московский перебежчик Сарыхозин и несколько шляхтичей, хорошо владевших московским говором.

Жаркий камин вытягивал из комнаты февральскую сырость. Волович говорил:

— Червь подозрения живёт в великом князе Московском. Мы ему дали вволю гнилого мяса. Те, кто боялся, что засылка в Новгород наших шпегов с тайными листами опасна, ибо раззадорит московита на войну, ныне посрамлены. Новгородское приграничье разорено дотла. Мы отвратили московита от войны не на единое лето.

В тот год Литва войны боялась. Не было денег, а король — стареющий, ослабленный гульбой — пораспустил хозяйство и людей. Драб — пеший воин — стоил сорок злотых в год. Дошло до того, что Филон Кмита платил жалованье драбам из своего кармана. Но у него не о деньгах душа болела, а о родине. Теперь, ведая разведкой на границе, он лучше остальных присутствующих знал, в какую цену обошёлся московитам разгром своей земли.

— Доносит мене шпеги мои, — доложил он, — что Казарин Дубровский, поставленный великим князем набирать посоху для прокладки гатей и мостов к нашим рубежам, взят на пытку. Будто он за богатые поминки крестьян с боярских земель не брал, а брал у государя, а тех немного набралось. То всё не так: посоху он набирал под Новгородом и Псковом, а после погромления тых земель посоха разбежалась. Северные дороги для московитов ныне непроходны, князь Александр то ведает не хуже нас.

Полубенский, вытянув к огню длинные руки со слегка дрожащими пальцами, кивнул:

— Пустыня. Кто спасения алчет, может построить келью. Тольки я не советую — с голоду пропадёт. Я бы не повёл и сотни драбов по их земле.

Довольный Кмита заключил:

— То мы за живота господарского, в недостатку своей силы, фортелями есмо наробили, панове! И далее надо измышлять иные фортели, бо московит душою прост, клюёт на них.

Марк Сарыхозин, бежавший в Литву с князем Курбским [7] ...с князем Курбским...— Курбский Андрей Михайлович (1528—1583) — князь, боярин, писатель. Участник Казанских походов, воевода в Ливонской войне. Опасаясь опалы за близость к казнённым Иваном IV феодалам, в 1564 г. бежал в Литву; член Королевской рады, участник войны с Россией. Автор многих сочинений, в том числе трёх посланий к Ивану IV и «Истории о великом князе Московском». , слушал больших людей со смесью злорадства и тоски. В который раз он убеждался, что главный враг его родной земли сидит в Москве и правит ею с помощью «порозитов, сиречь подобедов», как называл опричников князь Курбский. Марк с князем Полубенским обманом взял Изборск, ночью явившись к его воротам и «назвавшись опричниной». Иные воеводы были до того уже запуганы, что перестали отличать своих от чужих. А года два назад приятель Марка, тоже беглый московит Козлов, сорвал поход Ивана Васильевича на Литву. Конечно, не он один: «фортель» был задуман широко. Тогда король, с трудом собрав невеликое войско, шёл уже под Гродно в предчувствии неизбежного поражения. Козлов же привёз в Москву грамоты короля к боярам и главным воеводам, и шпеги литовские постарались, чтобы царь узнал о них, да кстати и донос подкинули на полоцкого воеводу — якобы хочет, стакнувшись с боярами, выдать Ивана Васильевича Жигимонту. Царя как ветром сдуло на Москву, войска поворотились вспять, полоцкий воевода Фёдоров, сидевший у литовцев и немцев яко кость в горле, был заколот государевой рукой. Тёмное это дело так до конца осталось нераскрытым, зато король с великим облегчением вернулся к своим метрессам.

— Панове милостивые! — Нежданная догадка явилась Сарыхозину с такой ошеломительной ясностью, что он забыл приличия. — А не ведут ли наши фортели к тому, что ныне мы на конь садимся, а завтра бежим, за хвост держась? Верно, что, северные земли разорив, великий князь покуда не может с нами воевать. Но тем же самым он усиливается в своей земле столь страшно, как ни один монарх! Пусть его люди будут голодны — голодные дерутся злее. Голодные — покорны!

Волович улыбнулся:

— То наших детей и внуков дальняя печаль. В ближние годы ничто нам не грозит. Вскоре сего монарха крепко спытают на излом: князь Константин мне твёрдо объявил, что летом налетит на московитов степная саранча.

Князь Константин Острожский возглавлял литовскую разведку в Крымском ханстве.

Гонимые огнём и смертным ужасом, люди рвались в кремлёвские ворота по головам, как говорили очевидцы, в три ряда. Столетиями живший в них страх перед татарами толкал их в спины горячими ладонями, лишал рассудка. Татары не решались проникать в горящий город, лишь самые отчаянные мурзы носились по окраинным переулкам. На Таганском лугу затихал уже бессмысленный бой за столицу.

Отводя за Яузу остатки войск, князь Воротынский зло и безнадёжно думал о государе, пропавшем где-то в северных лесах с опричными полками.

Покуда земское войско, давимое татарами, отжималось от Оки к Москве, опричное металось по пустым дорогам, якобы потеряв Девлет-Гирея. Хвалёные «глаза и уши», навыкшие отыскивать измену, не различали ни пыли на прямой дороге от Каширы, ни грохота копыт ногайских меринов. Сказывали, будто опричные и государь утекли к самому Ярославлю.

Пожар Москвы остановил Девлет-Гирея. Грабить столицу было невозможно. Ждать он не мог: орда потравила подмосковные луга и рисковала потерять коней. Девлет-Гирей поворотил назад.

Князь Воротынский объезжал чёрные улицы столицы. Между печных станин валялись трупы, заваленные головешками и пеплом. Из собственного дома на Никольской вытаскивали задохнувшегося в дыму главнокомандующего земской армией боярина Бельского.

Князь Михаил Иванович не стал гадать, как он туда попал... Вернувшись в Кремль, он заказал панихиду по погибшим.

Но сам молился не за упокой их душ: господь пригреет невинно убиенных. Молился он, чтобы Девлет-Гирей не вызнал всей глубины несчастья или болезни, поразившей Русскую землю.

Мало того, что, «распустив войну», татары чисто вымели уезды к югу от Москвы. Великий Новгород затих недобро и обиженно среди таких же ограбленных пятин.