Валерий Полуйко - Государь всея Руси

Иван вздрогнул, побледнел, но даже это страшное прорицание Данилы не остановило его. Он повелевающе кивнул Малюте, тихо, с мучительным напряжением сказал:

— Данила... ежели ты скажешь нет...

— Нет! Нет!! — с жутью и ненавистью крикнул Данила.

Когда выжидание переходит в ожидание, которое всегда бездеятельно, а потому и гнетуще, да если к тому же оно ещё и затягивается, тогда нередко наступает разлад с самим собой, появляется неуверенность в себе, страх и даже отчаянье. Такое случилось и с Мстиславским. Он долго и упорно выжидал, таился и присматривался, стремясь улучить самый верный момент, когда бы мог открыться тем, кому хотел, и начать действовать. Он не собирался рисковать — ни в малейшей степени! И не страх был тому первопричиной, не он останавливал его: страх он мог бы одолеть... Его останавливал разум, холодный, расчётливый, трезвый разум. Люди большого ума никогда не рискуют. Они действуют только наверняка, всё рассчитав и взвесив, или не действуют. Потому так редко они побеждают, зато почти никогда не бывают побеждёнными.

Мстиславский выжидал. Терпеливо, хладнокровно, держа в своих руках многие (ему казалось, самые главные!) нити, за которые намеревался потянуть. Он прекрасно разбирался во всех их хитросплетениях, знал, насколько они прочны и насколько и где слабы; он понимал (казалось, понимал!) всю суть событий, свершавшихся на его глазах, потому что, пропуская их через свой ум, находил в них бесспорные закономерности и взаимосвязи, — такие закономерности и взаимосвязи, которые и при самом тщательном взвешивании на весах разума не вызывали в нём сомнений. Поэтому он чувствовал себя спокойно и уверенно, правда, настолько, насколько это было возможно рядом с царём Иваном. А царь вызывал в нём сложные чувства. Он был для него тайной, которую Мстиславский и не пытался разгадывать, понимая, что однозначной разгадки нет. Загадочна, непостижима и страшна была душа царя, поправшая все извечные узилища, возведённые для неё природой, и, казалось, поднявшая его к каким-то иным пределам — или в беспредельность, где он обрёл ещё неведомые, впервые достающиеся человеку страсти; так же загадочна, непостижима и страшна была сила его вдохновения и настойчивость, с которой он завоёвывал для себя первенство в этом мире, казавшемся ему отторгнутой кем-то частью его «я», и само это «я», полное жестокой, сокрушающей силы и мрачных навьих терзаний [86] ...полное… навьих терзаний... — Навь в славянской мифологии — воплощение смерти. , тоже было загадочным и страшным. И не будь во всём этом его крепкого, здравого разума, Иван был бы неуязвим, и Мстиславский, уповавший в своих расчётах только на его разум, благодаря которому мог подобрать к царской душе ключи, наверняка давно бы отступился от своих замыслов, потому что у него не было бы тогда ни малейшей возможности вести с Иваном продуманную, исключающую риск борьбу. Действовать же вслепую, с предельной рискованностью он не стал бы никогда.

Так могли вести и вели с царём борьбу Бельский, Курлятев, князья Ростовские, Оболенские, Шуйские... Мстиславский наблюдал за их действиями свысока, с того безопасного, счастливого высока, на которое его возвели родовитость, знатность и к которому он добавил ещё и высоту своего ума, нисколько не усомняясь в нём, — и не без оснований, потому что во всех прокатившихся бучах он сумел избежать падений, полагаясь во всём на свой ум. Он наблюдал за этой борьбой с холодной, прилежной пристальностью, но не безучастно, вмешиваясь иногда в неё то на одной, то на другой стороне — в зависимости от того, кому было легче. Если легче было царю, он становился на сторону бояр, чтобы испытать его способности и возможности, если же легче было боярам, он помогал царю, чтобы усложнить задачу его противникам и посмотреть, как они с ней справятся, выявляя таким образом самых достойных среди них, самых умных, самых неотступных. Достойных, сильных он оберегал, отводя от них по возможности государеву карающую руку, беспомощных, слабых или просто глупых — сознательно подталкивал к плахе.

Так осторожно, расчётливо, тщательно готовился Мстиславский к схватке с царём, долго готовился и терпеливо, и выжидал так же терпеливо и хладнокровно, не позволяя себе увлечься ни одной из тех соблазнительных возможностей, которые появлялись раньше. Он видел, как соблазнялись другие, бросаясь опрометчиво в бой, и терпели поражение, не понимая его причин. А он понимал, что, борясь с царём, они боролись на самом деле друг с другом, помогая Ивану легко расправляться с ними. И потому он был терпелив и выжидал, выжидал, выжидал, выбирая самый верный момент.

И вот наконец он почувствовал и осознал, что настала долгожданная и, быть может, единственная пора, когда он мог позволить себе действовать. Он видел, как стремительно нарастала пустота вокруг царя: рядом с ним оставались только те, кто уже ничем не мог ему помочь, те, у которых не было никакой силы, те, которые только усугубляли эту пустоту, потому что сами нуждались в защите и надеялись найти её у него.

Если раньше Иван находил поддержку кое у кого из княжат — за него шли суздальские княжата, стародубские, за него шли Воротынские, то теперь они все до одного были против. Уложение, которое он принял в прошлом году, запрещавшее княжатам распоряжаться по своей воле принадлежавшими им вотчинами, вконец разделило его с ними на две непримиримые стороны. Только несколько родов старомосковского боярства, по большей части захудалых, вроде Басмановых или Салтыковых, да горстка дьяков, — вот все, кто был сейчас с ним, а дальше — пустота и отчуждённость которая неотвратимо перерастала во вражду — и тайную и явную, с каждым днём становившуюся всё серьёзней, угрозливей, опасней.

У противников Ивана пока что было немного силы, но у него самого её было ещё меньше, и даже всевластные Захарьины, которые всегда и во всём шли за ним до конца, не прибавляли ему сил, потому что их всевластие и могущество всецело зиждились на его собственном всевластии и могуществе. Стоило только поколебать царскую власть, как могущество Захарьиных распалось бы в прах.

Таков был неотвратимый ход событий. И хотя казалось, что сам Иван не чувствует и не осознает этой опасной пустоты и отчуждённости, начавшей окружать его, продолжая опрометчиво нагнетать её, Мстиславский тем не менее видел и понимал, что на самом деле всё иначе: Иван всё чувствовал, всё сознавал и страшился этой возрастающей вокруг него враждебности и искал, чем бы можно было оградить себя от неё и защитить, но, страшась и ища защиты, он изо всех сил стремился не давать воли своей душе, своим чувствам, стремился подавить и подавлял свою неистовую страстность, препоручив всё разуму. Но и это тоже было на руку Мстиславскому. С разумом Ивана он как раз и мог тягаться, и всё, что исходило от него разумного, почти никогда не ставило Мстиславского в тупик: он мог предвидеть и предугадывать многие его действия и поступки, когда тот действовал расчётливо и трезво. Не раз Иван, убеждавшийся в его проницательности, говорил ему с недовольством и угрозой: «Ох, Мстиславый, по моей мысли ступаешь, след в след. Гляди, как бы не угодил во вспуду! [87] Вспуда — яма для ловли диких зверей. »