Вячеслав Усов - День гнева

В них приступ к Никольским воротам захлебнулся. Венгры вернулись в шанцы под издевательства и свист не только из Никольской башни, но и из немецкой траншеи. Борнемисса не столковался с Фаренсбахом, чёрная кошка пробежала между ними ещё под Псковом, где венгры грелись милостями короля, а немцы сосали лапу.

Теперь они решили показать, кто лучше отрабатывает жалованье.

Немецкий приступ к Острожной башне лишь на первый взгляд производил впечатление стихийного порыва: некий Томас Золанд собрал обозную и пушечную прислугу и нахрапом полез на острог, на засыпные деревянные клети предбашенного укрепления. Фаренсбах, несомненно задумавший этот манёвр, верно рассчитал, что у Нечаева на все башни стрельцов не хватит, а монастырские детёныши — не вояки.

Стрелецкий сотник был ранен. Нечаев послал в Острожную десятника — из тех, что видели на стене призрак старца. Подобрав нескольких стрельцов, десятник так долго топтался у дверцы, выводившей из башни на стену, с таким прощальным отчаянием оглядывался, что и Нечаев и Неупокой почувствовали: нужна подпорка...

— Пойду, — сказал Неупокой. — Всё присмотр.

Десятник повеселел, Нечаев только тронул Неупокоя потеплевшим взглядом, а сам побрёл к пролому, в который венгры начали садить ядро за ядром, вымещая неудачу.

Когда десятник с Неупокоем добрались до Острожной, немцы выбивали из предбашенных туров последних защитников. В башне сидели крестьяне и послушники с пищалями, три пушкаря при пушках и затинной пищали, пик и топоров на длинных рукоятях тоже хватало. Заряды были заложены, угольки в щипцах играли, а старший щёголь-пушкарь перекатывал уголь в ладонях, показуя выносливость к боли и нетерпение.

Десятник видел, что надо сделать в первую голову, — и не решался. Пришлось Арсению приказать: все стволы — на острог! С раската, из смотровых щелей и бойниц видны были наши крестьяне, из последних сил отбивавшиеся топорами от наседавшей немецкой прислуги. Благо, и те были не велики вояки, но что-то лакомое пообещали им командиры, если так рьяно полезли под пули из безопасной траншеи... Вот уж на острожных турах осталось не больше десятка крестьянских колпаков.

— Па-али! — решился Неупокой.

— Отче, своих побьём!

Он это знал. Выхода не оставалось. Лишь дружный залп пищалей и пушек способен смести всё живое с острожных туров. Иначе немцы, захватив их, сведут на нет преимущество защитников башни. Окажутся вровень с ними и под защитой от пуль.

Неупокой мог ещё представить немцев на улицах Окольного во Пскове. На Кровавом пути — нет... Он отвернулся. Ещё один грех на тебе, Алёшка. Во имя чего? Уши как мохом заложило, выстрелы прозвучали не оглушительно.

В башню ввалилось трое уцелевших. Размазывая кровь и слёзы, укорили:

— По своим бьётя! Грех на вас неотмолимый!

Пуля, отрикошетив от стены, срезала десятника. Кровь из шейной жилы забрызгала жалобщиков, отшатнувшихся с тем брезгливым смятением, с каким шарахаются досужие от неудачно зарезанного хряка. Пушкари ещё не перезарядили, пищали истекали дымками, а на низкую, в три человеческих роста стену, примыкавшую к Острожной башне, уже карабкались по лестницам шотландцы, немцы, венгры. Убитая прислуга исполнила первую часть манёвра, эти — в железе, с ручницами ближнего боя — довершали вторую.

Забравшиеся первыми на приставные лестницы вколачивали штыри с крюками в деревянные клинья, оставшиеся от лесов строителей. Их балки, вмурованные в стену, по окончании строительства отпиливали заподлицо, не догадавшись, как противник использует деревянные торцы-гнёзда. По тем, кто карабкался по верёвкам, накинутым на эти крючья, не выстрелишь и копьём не достанешь. Влипали в стену, как пауки. А наверх их втаскивали товарищи, одновременно отплёвываясь пулями от растерявшихся детёнышей. Число забравшихся, их натиск вдоль стены возрастал с каждой минутой многократно. Теперь, когда замолкли пушки и пищали, сдержать его могла только живая стена и неуверенная сила крестьянских рук.

Немецкие ручницы ближнего боя бьют неприцельно, да ведь и пуля, слепая и тяжёлая, шмякается, не разбирая... Крестьяне и послушники стягивались в неповоротливую толпу, в стадо перед волчьей стаей. А тем того и нужно, хотя бы десятку или пятку проникнуть в башню, к пушкам, остальное доделают без воинской науки.

Ну, так и с ними нужно без науки, вопреки науке и даже разуму! С Неупокоем уже случалось что-то похожее во Пскове, но не такое безумное, неуправляемое: жгучая судорога выбросила его ладони вверх, подобно вороньим крыльям, и он не закричал, а только пасть распахнул, а из неё уж само захлестало:

— Глядите, люди! Силы невидимые с нами! Силы!

Он не препятствовал всё новым, всё дичающим словам, вылетавшим из перекошепного рта, каждой мышцей и вылезающими из орбит глазами ощущая не свою, внешнюю мощь, впитанную, быть может, прошедшей ночью или сию минуту влившуюся в него, и истрачивал её, сетью набрасывая на людское стадо, внушая ему безоглядную веру в свою неуязвимость, в соседство и реальность невидимых хранителей — хоть «стер белоризных», хоть ангелов или бесов... И люди поддались ему, заразились кровавым безумием, разметались по смотровым площадкам, бойницам, вылазам — повсюду, где только могли пролезть стальные пауки. Ни страха смерти не осталось, ни памяти о близких, о милой и единственной жизни, только — загородить, не пустить, оборвать лапы и задавить! Венгры и немцы не просто дрогнули, ослабили напор; у них пули стало заклинивать в гладких стволах, кремнёвые замки без пользы заглатывали искру, верёвки жгли руки, подобно раскалённым прутьям. Перед одержимыми бессильны и наймиты, сколько им ни плати. Немногие из нападавших сползли по лестницам, большинство гроздьями полетели со стены, а вслед им — камни, пули, жгучие плевки, чтобы уж вовсю в землю вколотить...

...Тихими вечером игумен Тихон кропил Арсения святой водой, уводя от порога безумия, а он не хотел, уверяя, что очам наконец-то открылось невидимое. Так долго мечтал-де проникнуть в самую суть потаённого от людей. Никто до него так глубоко не исследовал божественных тайн.

«Лагерь под Псковом, 1 декабря 1582 г.

Сего дня, когда наш всемилостивейший король уехал из лагеря в Великое княжество Литовское, оставя нас, бедных сирот, в этих отдалённых пустынях, послал я письмо вашей милости... Теперь не много есть материи, о чём писать, разве что заключится мир, о чём я постоянно молю Всевышнего. По отъезде короля мужество наше упало. Литовцы бегут без оглядки.

2 декабря

Русские сделались дерзновеннее. Около тысячи пеших и несколько сот конных ратников сделали вылазку против сторожевого отряда пана Гостинского. Немцы должны были отступить. Много неприятелей убито из тяжёлых орудий. Но и с нашей стороны потери велики. Пан Гостинский был в опасности: один из неприятельских воинов уже накинул на него тетиву от лука, чтобы увести в плен.