Вячеслав Усов - День гнева

«...паки очистити каменная псковская стена от скверных литовских ног. И тако литва от города в станы побежа. 3 города же выскочивше, хрестьяне далече за ними, секуще их, гнашася. Многих же живыя похваташе, в город приведоша... С бесчисленным богатеством возвратишася: оружия литовского, изрядных нарочитых самопалов и ручниц разных, всякими образы, бесчисленного много в город внесоша».

Так изменилось у псковичей понятие богатства: литовское оружие и «образы» — системы самопалов — заняли место бархатных накидок, сапог, колетов, шапок, содранных с трупов. Видимо, собирались долго воевать.

«Приобретя расположение и доверенность государя Московского, внушайте как можно искуснее мысль принять католическую религию... С этой целью возьмите с собой изложение веры, составленное на Тридентском соборе [86] Тридентский собор — 19-й «Вселенский» собор Католической церкви 1545-1563 гг. (с перерывами). Собор принял решение о неприкосновенности всех средневековых догматов католицизма, а также утвердил в качестве догматов положение о том, что авторитет пап выше авторитета соборов, и положение о чистилище. Учения протестантов предавались анафеме. , в греческом переводе. Внушайте государю, какие великие следствия будет иметь союз христианских государств против турок... ему должны будут достаться многие страны турецкие. Вы должны узнать подробно о количестве и качестве военных сил московских, сколько пехоты, конницы, с какой стороны государь думает лучше напасть на турок... Но после всех этих разговоров, воспламенивши желания государя к славным подвигам, обратитесь снова к главному — духовному союзу».

Хотя никто из русских не мог прочесть инструкции Папы Римского Поссевину, намерения посланника-иезуита были так прозрачны, что государь поторопился выдать наказ посольским приставам-встречальщикам: «Ежели станет задирать и говорить о вере, отвечать: грамоте не учился...»

Отношение царевича Ивана к этим «задираниям» не совпадало с отцовским — впрочем, как и по всем иным вопросам. Переговоры вели бояре при редком, но въедливом участии царя и вялом — Афанасия Нагого, изверившегося в дипломатических усилиях и знавшего уже, куда идёт Баторий. Отца, считал Иван, снедала тщетная жажда деятельности, естественная для государя, чью землю топчет враг, а он отсиживается в заволжской глухомани. Так пренебрежительно Иван прежде не думал об отце.

Антоний Поссевино мало обещал, его ответно водили за нос. Позиции царя, бояр, посольских дьяков были негибки, непробиваемы уже по положению, возрасту и числу людей, их разделявших и защищавших. Сколько бы крови ни пролил государь, как ни убыточил духовных, ни унижал бояр, тяжеловесное ядро власть имущих не желало серьёзных перемен. Им было теплее за деревянными стенами православия, отгородившего Россию от западного сквозняка. Мерцание умершей византийской звезды было милее изысканного католицизма и особенно — мятежной Лютеровой ереси, его, католицизма, порождения. Европа для московитов оставалась туманной «Италией» (так собирательно называли и Францию, и Нидерланды, и Испанию), в которой постоянно нарождалось чуждое и опасное. Глубинное чутьё самосохранения подсказывало, что под прикрытием враждебных и нестойких вер там возникают новые отношения, усиливаются предприимчивые до наглости «торговые мужики», и, если дать им волю здесь, дворянству и даже монастырским старцам за ними не угнаться.

Сколько ни разливался Поссевин о выгодах объединения с просвещённым миром, его посулы никого не убеждали. Что он считал целебным для России, бояре полагали опасным или бесполезным. Надежда, что за этот сомнительный товар они заплатят хотя бы постройкой костёла в Москве, была заведомо несбыточной. Но совершенно бесполезной миссию его нельзя назвать: он заинтересовал, задел людей из окружения царевича Ивана, смотревших в будущее. Их не всегда отчётливые представления сводились к тому, что немцы — имя собирательное — в скудной, каменной тесноте своей научились работать гораздо лучше русских, используя новейшие «искусства». И чёрных людей своих, и мужиков заставили работать добросовестно, не бегая с места на место, а выжимать из клочка земли или куска железа всё, что можно. У нас пустой земли хватает, а смётки и трудолюбия нет. Соединив «искусства» и западное отношение к труду с российским изобилием, можно построить истинный, а не книжный Третий Рим. Путь к нему, кроме союза с Западом, — «пресветлое самодержавство», хотя и не такое, как понимает его князь Курбский; милостивое правление, свобода в пределах, необходимых для развития торговли и ремёсел, обеспеченность в собственности, её же не отнимет и государь, взаимное доверие и мир с западными соседями. Нас не должны бояться, тогда «Италия» не Обатуре станет помогать, а нам, что ей гораздо выгодней.

Люди подобных взглядов не верили в их воплощение при нынешнем царе. Потому и тянулись ко двору наследника. Когда Иван Васильевич поручил сыну сочинить ответное письмо Папе, он вряд ли подозревал, с какими умыслами, отдалёнными мечтаниями отнесётся царевич к поручению. Иван усмотрел возможность если не сговора, то уговора на будущее с духовным главой «Италии». Послание наследника престола будет не набором увёртливо-обнадёживающих фраз, на что рассчитывал отец, а изложением замыслов, установок его, Ивана, будущего царствования. Он убедит враждебный и подозрительный католический мир, что государство русское готово к переменам, к открытому и мирному слиянию с европейским сообществом, а при его поддержке согласно ополчиться на исконного врага — султана. Но следовало так составить послание, чтобы на Западе, не без участия Поссевина, поняли его, а отец счёл дипломатической уловкой. Потому первым в искренность наследника должен был поверить Антоний Поссевин.

В Старице у царевича было довольно возможностей встречаться с ним без церемоний. Взаимная симпатия возникла со дня приезда иезуита. Уже на торжественной встрече пятеро строго, чуть не бедно одетых монахов явили многозначительный контраст не только бархатно-парчовой толпе дворян и дьяков, но и роскошным ризам священнослужителей. И хоть наслышан был Иван о тайных богатствах орденов, скромное поведение Поссевина, какая-то возвышенная отрешённость заставили задуматься: нет ли в католицизме как раз того, чего не хватает в московском православии людям образованным, взыскующим? Возможно, это было у исихастов школы Нила Сорского, но потеряно, затёрто иосифлянами, а в католичестве сохранено, усовершенствовано... Ивану было приятно, что острый, мрачно-напряжённый взгляд иезуита расслабился и потеплел, скользнув с отца на сына.