Павел Басинский - Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой

Каждый свой приезд в Нерехту она старательно описывает в дневнике. И это для нее всегда перевоплощение в какую-то другую Лизу . Не только какой она была в детстве, но и какой могла бы стать, если бы исторические часы вдруг остановились.

Я в Нерехте! Опять на родине, дышу ее знакомым воздухом, гуляю в нашем милом саду, который год от году все более и более разрастается. Чудо как хорошо здесь! Я буквально не помнила себя от радости, когда приехала сюда, и как маленькая бегала по комнатам. Каждое зеркало отражало сияющую розовую физиономию и блестящие серые глаза, они улыбались мне, и я сама себе показалась хорошенькой… Надев длинную блузу, я завязываю ее шарфом выше талии, собираю белокурые волосы высоко на затылок большим узлом, расчесывая их спереди, и получается фигура начала нынешнего столетия, фигура прабабушки в молодых годах, с высокой талией, с наивным улыбающимся лицом. Ребячество!

Нерехта — источник ее энергии. “Я похожа на Антея, который с прикосновением к матери-земле получал от нее новые силы”. Бабушки — светлые оконца в темной, душной тюрьме, в которую, как она считает, заточили Лизу в Ярославле.

Но… Это окошки в прошлое. Посмотреть в них так же приятно, как на себя в зеркалах в родовом доме, где когда-то отражалось твое детское личико. И можно даже нарядиться как прабабушка, почувствовав себя героиней начала, а не конца XIX века. Но это, конечно, такой милый театр.

Если же говорить серьезно, то, во-первых, обе бабушки ее любили . И это, наверное, было самым главным, что притягивало ее к ним. Лизе всю жизнь катастрофически недоставало любви, не обязательно именно мужской. Просто любви!

Во-вторых, глубоко верующие и церковные бабушки заложили основы ее религиозного миропонимания. Она всю жизнь душой чувствовала, что в этой старинной и нерассуждающей вере есть какая-то важная правда. Но на пути, который Лиза Дьяконова выбрала, эта правда не помогала ей, а мешала. Она до конца своих дней не смогла излечиться от инъекции бабушкиного православия, которая бродила в ее крови, не позволяя ей, например, смеяться над священниками, заставляя ходить в церковь.

Но и радости ей эта вера не доставляла. Потому ли, что она в этой вере была подбита уже на взлете религиозным равнодушием родителей? Или потому, что эта вера представлялась такой смешной и ненужной молодым людям, свободе и независимости которых она завидовала? Или ее рациональный ум постоянно нашептывал ей, что “здесь что-то не так”, что “чудес на свете не бывает” (во всяком случае, с Лизой ни одного чуда не произошло)?

Так или иначе, но религиозность Лизы нужно оценить, но не нужно переоценивать, как и любовь к “малой родине”. Как бы прекрасно ни было в “милой Нерехте”, но именно здесь она однажды твердо решила, что, если ей не позволят поступить на курсы, она поедет в Швейцарию, где условия приема женщин в университеты свободнее. Мысли вернуться в Нерехту учительницей, что позволяло ей окончание 8-го профильно-педагогического класса гимназии, Лиза не допускала.

Трудиться на скромном педагогическом поприще я решительно не считаю себя способной; надо искать другого пути, и я его найду…

Найдет.

Но ценой “бабушкиной” веры.

На рабочем столе гимназистки Дьяконовой стояли портрет Наполеона и фотокарточка Иоанна Кронштадтского. “Даже в этом, — рассуждает Лиза, — мой смешанный, пестрый характер дает себя знать…”

Третьим идолом Лизы становится Лев Толстой. И здесь уже ничего нельзя понять!

Французский император, потерпевший поражение от русской армии 80 лет назад, остается кумиром русской девушки конца XIX века. При этом она убежденно русская, православная и боготворит “всенародного батюшку”, фотографические портреты которого в цветной раскраске стояли в “божницах” рядом с иконами в каждой крестьянской избе от западных окраин до Сахалина. И в то же время ее сводит с ума “Крейцерова соната”.

Иоанн Кронштадтский много путешествовал по России и не раз бывал в Ярославле. Например, он посетил этот город 30 августа 1890 года — через две недели после того, как Лизе исполнилось 16 лет.

Встречала отца Иоанна Сергиева, о котором в последнее время так много говорят и пишут, — отмечает она в дневнике. — Я видела его близко, и меня поразили полузакрытые, необыкновенно яркого голубого цвета глаза: они смотрели куда-то вдаль, не замечая никого из многочисленной толпы. Нежно-розовый цвет лица, юношеский румянец и голубые глаза отца Иоанна невольно поражали: он казался молодым, тогда как волосы и борода указывали настоящий возраст. Выражение лица у него было кроткое; благословляя народ, он говорил: “здравствуйте, други мои”, “велико имя Святой Троицы”. Его слова были для меня странными, необыкновенными: кто-то “не от мира сего” явился с приветствием в грешный мир.

Читая многочисленную мемуаристику, посвященную кронштадтскому пастырю, автор этой книги обратил внимание на то, что встреча с ним служила своего рода оселком для проверки наивной, нерассуждающей веры в Бога и Церковь. Если таковой веры не было, если приходивший на встречу со знаменитым священником был заведомо настроен критически, что было, кстати, естественно для образованного человека с аналитическим умом, то впечатления от внешности отца Иоанна бывали самые разные. Кому-то его голубые глаза казались “серыми” и “пронизывающими”, кому-то, наоборот, “испуганными”, а кто-то отмечал не “надмирность”, но элементарную усталость от осаждавших его толп народа. В Иоанна Кронштадтского, как в тютчевскую Россию, можно было “только верить”.

Вторая встреча с Иоанном Кронштадтским произошла спустя четыре года. До совершеннолетия Лизы оставался один год, и она уже твердо знала, что из Ярославля уедет во что бы то ни стало, если не в Петербург, то за границу. На этот раз встреча была почти приватной. Для понимавших в этом вопросе православных людей такое событие было подарком, милостью Божьей! Таким “знаком”, после которого ее жизнь должна была очень измениться.

Она и изменилась… Но не в ту сторону.

Как вообще могла состояться эта встреча? Об отце Иоанне говорили, что “вся Россия — приход Иоанна Кронштадтского”. Но именно это и делало личное знакомство с ним крайне затруднительным. К такой встрече стремились сотни тысяч верующих. Для регулирования этого потока на узкие ручейки допущенных лично к пастырю существовал целый ряд людей, в основном это были православные женщины, которые “решали вопрос” в Кронштадте и Петербурге, где встретиться с отцом Иоанном и получить личное благословение было наиболее вероятно. В дороге же это было почти невозможно. На каждой станции, каждой пристани “святого священника” встречали толпы и толпы. Среди них были фанатики, веровавшие в него как во второе пришествие Иисуса Христа. Были просто несчастные люди, которые мечтали прикоснуться к одежде святого и получить исцеление от какой-нибудь тяжелой болезни. Были любопытные, как говорили тогда, “зеваки”. Требовались огромные усилия полиции, чтобы сдерживать пеструю толпу.