Джон Уильямс - Август

Само собой разумеется, я был в Риме во время всей этой истории с осадой Мутины; как тебе известно, я в свое время командовал армиями (и не так уж плохо, надо признаться), но всегда находил это весьма скучным занятием, не говоря уж о многочисленных неудобствах. Так что если ты хочешь узнать подробности само? битвы, тебе придется обратиться к другим источникам. Если наш общий друг Марк Агриппа выполнит свою угрозу и закончит свои воспоминания, ты сможешь найти в них немало полезных сведений. Бедняга, на него обрушились такие неприятности (я уверен, ты знаешь, о чем идет речь), что я сильно сомневаюсь, что ему это удастся.

Октавий был гораздо больше заинтересован в том, чтобы иметь своего надежного человека в Риме, нежели посредственного полководца возле себя, ему нужен был кто-то, кто оповещал бы его обо всех колебаниях в настроениях сената, сообщал ему о последних интригах, свадьбах, разводах и т. п. И, как мне кажется, я как нельзя лучше подходил для этой роли. В то время (помни, это было более тридцати лет назад) я воображал себя законченным циником и считал тщеславие в любом его проявлении непроходимо вульгарным; при этом я был неисправимым сплетником, и никто не принимал меня всерьез. Я каждый день посылал Октавию письмо с последними новостями из Рима, а он держал меня в курсе событий в Галлии. Поэтому действия Цицерона и сената не застали его врасплох.

Мой дорогой Ливий, я частенько журил тебя за твои республиканские и помпеянские симпатии, и, хотя я всегда делал это любя, я уверен, ты понимаешь, что в моих колкостях есть большая доля истины. Ты провел свои детские годы на севере, в мирной тиши Падуи, в течение многих поколений не знавшей гражданских раздоров; ты впервые появился в Риме лишь после битвы при Акции и реформы сената. И сложись тогда, много дет назад, обстоятельства по-другому, ты легко мог бы оказаться на стороне Марка Брута и сражаться против нас при Филиппах, как это случилось с нашим другом Горацием.

Чего ты, похоже, никак не хочешь признать — даже сейчас — это того, что идеалы, лежавшие в основе старой республики, не имели ничего общего с самим фактом ее существования; что за красивыми словами прятались самые чудовищные поступки; что за фасадом традиций и порядка скрывалась неприглядная реальность хаоса и разложения; что призывы к воле и свободе заслонили в глазах многих (и даже самих призывающих) факты нужды, притеснений и узаконенного убийства. Мы знали, что у нас не было другого выхода, и не могли позволить себе быть обманутыми некой фикцией, призванной поддерживать эти заблуждения.

Короче говоря, Октавий отказался повиноваться сенату. Он не стал распускать свои легионы, не передал армии Гирция и Пансы Дециму и не допустил к нему посланников из Рима. Он ждал лета, в то время как сенат дрожал от страха.

Что касается Децима, то он так и не мог ни на что решиться; разочарованные его безволием легионеры тысячами переходили на нашу сторону.

Цицерон, напуганный нашим неповиновением, подбил сенат вернуть Марка Брута из Македонии в Италию со всеми его армиями.

Мы выжидали, пока до нас не дошли вести о том, что Антоний вошел в Галлию и примкнул с остатками своих войск к Лепиду.

У нас было восемь легионов с конницей поддержки, а также несколько тысяч легковооруженных наемников. Этих последних вместе с тремя легионами Октавий оставил в Мутине под командованием Сальвидиена. Он послал гонцов к Атии и Октавии, своим матери и сестре, с указанием укрыться в храме Девственных весталок, где они будут в безопасности в случае репрессалий. И потом мы пошли на Рим.

Пойми — так было надо; даже если бы Октавий решил отказаться от завоеванной нами власти и удалился от дел, это почти наверняка стоило бы ему жизни, ибо было ясно, что сенат неотвратимо, хотя и запоздало, вступил на путь, проложенный покушением: путь уничтожения всего рода Цезарей. Антоний будет раздавлен силами консульских армий, укрепленных многочисленными легионами Брута и Кассия, которые (по просьбе сената) скопились на востоке, за Адриатическим морем, готовые к вторжению в Италию; а от Октавия избавились бы или эдиктом сената, или, что более вероятно, с помощью тайно подосланных убийц. Поэтому дело Антония вдруг стало и нашим делом. Вопрос стоял о выживании; выживание, в свою очередь, зависело от союза с Антонием, а союз с ним — от нашей силы.

Мы шли на Рим с легионами, вооруженными как на битву, и вести о нашем приближении неслись впереди нас как на крыльях. Октавий расположил армию возле города на Эсквилинском холме, так, чтобы сенаторам и всем жителям Рима достаточно было лишь поднять глаза и посмотреть на восток, чтобы увидеть всю нашу мощь.

Через два дня все было кончено — при этом не пролилось ни капли римской крови.

Наши воины получили обещанное им перед началом мутинского похода вознаграждение; усыновление Октавия Юлием Цезарем обрело законную силу; Октавий получил освободившийся после смерти Гирция пост консула, и, наконец, в нашем распоряжении теперь стало одиннадцать легионов.

На четвертый день после августовских ид (хотя тогда, как ты знаешь, этот месяц еще назывался секстилием) Октавий прибыл в Рим для совершения ритуальных жертвоприношений по вступлении в должность консула.

Через месяц он отметил свое двадцатилетие.

Письмо: Марк Туллий Цицерон — Октавию Цезарю (август, 43 год до Р. Х.)

Ты совершенно прав, мой дорогой Цезарь, мои труды на благо государства заслуживают награды в виде тишины и покоя. Поэтому я покидаю Рим и удаляюсь от дел в мой любимый Тускул, где собираюсь посвятить оставшиеся мне годы занятиям, дороже которых мне только отчизна. И если я не сумел воздать тебе должное в прошлом, то это было следствием моей любви к республике, любви, которая зачастую вынуждала нас обоих идти наперекор нашим более человеколюбивым природным наклонностям.

Посему я вдвойне рад, что ты позволил мне и Марцию Филиппу уйти в отставку, ибо это означает прощение прошлых грехов и снисхождение к будущим.

Письмо: Марк Антоний — Октавию Цезарю, из лагеря Марка Эмилия Лепида под Авиньоном (сентябрь, 43 год до Р. Х.)

Октавий, мой друг и заместитель Деций, которого ты отпустил ко мне из Мутины, рассказывает, как гуманно и уважительно ты обращался с моими воинами, попавшими к тебе в плен. За это прими мою благодарность. И еще он поведал мне — ты дал ясно понять что не таишь на меня зла, а также что ты отказался передать свои войска Дециму, и т. д.

Поэтому я не вижу причины для нас избегать друг друга. Почему бы нам не встретиться, если, как ты полагаешь, от этого будет прок? Конечно же мои цели тебе ближе, нежели устремления кучки беспринципных ничтожеств в сенате. Кстати, неужели это правда (боюсь, так оно и есть), что они теперь объявили врагом народа и нашего друга Лепида, которому еще несколько месяцев назад воздвигли статую на форуме? Меня уже ничем не удивишь.