Елена Хаецкая - Симон-отступник

Паренек, который уходил вместе с Симоном, был уже дома. Он и встретил нашего графа, когда тот возвратился, и взял из его рук теплый плащ и шлем. Симон добрался до кровати, повалился на нее, как был, в кольчуге, и заснул.

После этого мятежа с последующим перераспределением добычи (дюку пришлось кое-что выпустить из рук) и торжественным замирением обеих сторон, другие заботы стали одолевать крестоносное воинство.

Во-первых, отправили нескольких посланников к папе римскому, дабы те вымолили нам прощение. К мольбам присовокупили часть добычи, взятой в Заре, – для нужд папского престола.

Во-вторых, дюк Дандоль потребовал погашения долга. Его справедливое требование было удовлетворено, после чего латинские рыцари в очередной раз с изумлением обнаружили себя нищими, обобранными почти до нитки.

Справили Рождество.

Симон почти не показывался из дома. Целыми днями валялся на кровати, рассеянно тиская желтоволосую девицу, наливался вином, будто торопился выпить впрок все, чем запасся, а выходил только в церковь.

Так минул 1202 год от воплощения; в самом же начале следующего дюк Дандоль, подобно ярмарочному фигляру, вытащил из рукава новое диво.

Диво звалось Алексеем и выглядело прыщавым юнцом, исключительно нервным и вертлявым, будто его дергали за веревочки, привязанные к локтям, коленям, щиколоткам, запястьям, затылку и пояснице.

Этот Алексей был грек и схизматик, что никак не увеличивало симпатий к нему со стороны графа Симона; однако ж дюк представил этого молодого человека латинскому рыцарству самым торжественным образом.

Для начала поведал нам дюк увлекательный роман и рассказывал, пересказывал и повторял его, покуда не убедился в том, что в нашем войске все, до последнего неотесанного пехотинца и вечно вшивого конюха, выучили на память эту превосходную историю и могут при случае связно пересказать ее.

Итак, был в Константинополе владыка могущественный и исполненный всяческих добродетелей; имя ему было Сюрсак. У него был брат, коварный и недостойный, который за грехи свои попал в плен к неверным. И вот Сюрсак, человек весьма благородный, вызволил своего брата из плена, заплатив за него большой выкуп, и на беду приблизил его к себе.

Тогда же неблагодарный тот брат ослепил Сюрсака и стал угрожать жизни его сына и наследника Алексея (того самого, что прибыл к нам вскоре после нового года и разбил палатку – весьма роскошную и просторную – возле палатки маркиза Монферратского, нашего предводителя). Алексею удалось бежать к своей сестре, супруге германского императора, где он и нашел прибежище, а узурпатор тем временем воссел на трон в Константинополе.

И вот, находясь в доме и под покровительством мессира германского императора, этот несчастный, лишенный законного наследства Алексей прослышал вскоре о том, что в Венеции собирается крестоносное воинство – лучшие во всем латинском мире рыцари, преданные любви и справедливости. И потому, следуя совету своего родича императора, прибыл он в Венецию, а затем, на двух галерах, по нашим следам – в Зару, дабы припасть к стопам предводителей этого славного войска и умолять их сжалиться над ним и помочь ему возвратить свое наследие.

Эту историю повторяли и перетолковывали у нас на все лады, пока, наконец, слеза умиления не прошибла даже самых черствых.

Доводов за то, чтобы, оставив первоначальные наши намерения касательно Александрии и Вавилона, отправиться помогать Алексею, дюк изыскивал все больше и больше, и порой чудилось, что колодцы его изобретательной алчности не кажут сухого дна даже в самую лютую жару.

…Ибо тот ослепленный своим братом-злодеем Сюрсак более своих схизматиков-единограждан любил всегда рыцарей, живущих по латинскому закону, а они и прежде выказывали ему немалую преданность. Кстати, буде мы восстановим на престоле Сюрсака и сына его Алексея, это поможет возвратить Константинополь Римской церкви…

На это Симон спросил негромко:

– А что говорит по этому поводу его святейшество папа?

Поскольку папа ничего по этому поводу еще не говорил, то внятного ответа Симону никто не дал.

А дюк, выждав, покуда его сообщение касательно всегдашней любви Сюсака к латинянам внедрится в умы и пустит там прочные корни, перешел к последнему, наиболее сокрушительному доводу.

– Мессиры! – молвил дюк.

Мессиры заранее раскрыли рты в ожидании, покуда туда польется сладкий мед.

– Дабы лучше воевать с сарацинами и уж наверняка одержать над ними победу во славу Господа, нам нужно сначала восстановить и подкрепить наши силы и запастись съестным и всем необходимым, дабы впредь не испытывать ни в чем недостатка.

Ангерран де Бов переглянулся с Симоном, Гюи бросил взгляд на своего тезку Сернейского аббата, и все четверо встали поближе друг к другу, чтобы ловчее было орать, когда дюк завершит свою превосходную речь.

Мовуазена и Симона де Нофля в соборе, где все слушали новый роман мессира дюка Венецианского, не было, поскольку дюк собрал здесь наиболее знатных баронов, чтобы те уже, приняв решение, уговорили своих вассалов следовать за собою. Крессонессар был ранен в стычке с венецианцами и до сих пор еще не оправился.

– И вот, мессиры, – продолжал дюк, – зная ваши нужды, могу сказать, что Константинополь – земля весьма богатая и исполненная всякого разного добра, которое нам столь необходимо для успешной войны с неверными. И если мы сумеем залучить к себе Алексея, несчастного достойного престолонаследника, если мы решим взяться за доброе дело восстановления его прав на престол, то ничто не помешает нам двинуться в землю Константинопольскую и взять там съестные припасы для себя и наших лошадей и все остальное, в чем только есть у нас надобность.

Бароны разрумянились, разволновались. Только что проглотили жирный вкусный кусок – Зару, а дюк, благослови его Господи, предлагает новый, еще жирнее, еще вкуснее, да еще под ароматным соусом любви и справедливости!..

Все эти речи велись в самом центре разоренной Зары, которую Христово воинство ограбило самым беспощадным образом и продолжало грабить, покуда оставалось здесь на зимних квартирах. В раскрытые двери храма видны были в конце улицы крепостные стены, которые развалили по окончании штурма.

Не успел дюк завершить свою сладкоголосую песнь, как закаркали четыре угрюмых вороны: Симон, его брат Гюи, Ангерран де Бов и аббат Сернейский.

– Пусть мессир дюк объяснит, за каким хреном мы попремся к Константинополь? – заревел Симон.

– Мы шли в Сирию! – кричал Ангерран петушиным голосом. – Мы шли в паломничество, а не в пиратский набег!

– Отступники! Лучше уж схизматики, чем католики, замаранные кровью христиан! – хрипел аббат.