Петр Дедов - Сказание о Майке Парусе

Никто не спасся, даже не было пленных. Весь авангардный отряд белых пехотинцев был уничтожен.

Партизаны разжились боевыми винтовками, патронами, даже гранатами. Только вот пулемет остался на угоре, где-то в истоптанной ржи. А оттуда снова уже доносились выстрелы, там копошились люди, мелькали верховые: колчаковцы готовились к новой атаке.

И снова пошли пехотинцы. Но теперь осторожно, короткими перебежками, густо стреляя и прячась за камыши да кочки.

Партизаны все теперь были на левом берегу, в окопах. Выгодная позиция дала им возможность отбить вторую атаку и третью, но каратели лезли настырно: им во что бы то ни стало надо было перейти Жибару, чтобы двигаться дальше, на Минино и волостное село Шипицино. А путь был один...

К вечеру они прекратили атаки. Фома Золоторенко залез на крышу мельницы, долго стоял с биноклем. Слез хмурый и молчаливый.

— Ну, чего они там задумали? — спросил Сыромятников.

Фома не ответил. Круто повернулся, пошел прочь от него и только тогда буркнул под нос:

— Беги по селам, сбирай хлопчиков... грудны там ще остались. Ще раз бойню зробим...

Маркел догнал его, дернул за рукав:

— Не время, Фома Иванович. Охолонь. А кровь стариков да ребятишек не зря пролита, сам видишь. Без них не известно еще, как дело обернулось бы...

— Утешитель... — Фома полосонул Майка свирепым взглядом. — Уси вы, грамотеи, таки... только глотку драть и умеете... За таку войну Чубыкин головы з нас посымаеть. А детям и внукам своим як про такое рассказывать будешь, га?

— Ты думаешь, мне не больно? Или комиссару? Он ведь сам с ними под пули пошел... Надо. А раз надо — поймут нас и дети, и внуки наши...

— Та ты сам ще дитё. Сколько тебе?

— Девятнадцать.

— Во! Ще маткино молоко на губах не обсохло, а туда же — учить.

— Я никого не учу... Говорю, как думаю... Что там, на угоре?

— Худо... Пушки пидволокли, бомбометы. Кавалерия подошла — не менее эскадрона.

— Не удержимся?

— Ни.

— Уходить будем?

— Зараз нельзя. Прорвутся конные через мост — усих до единого порубають. До темноты держаться надо, тади тикать...

Но и там, на угоре, видно, понимали это: торопились управиться с непокорной, дерзкой горсткой партизан до наступления ночи. Спешно подтягивали к самой гати пулеметы и бомбометы, наводили жерла пушек.

Партизаны из своих окопов с любопытством, иные со страхом наблюдали за четкой, слаженной работой кадровой белогвардейской части: многие мужики оружие такое видели впервые.

Золоторенко передал через командиров групп: без приказа не отступать, держаться до последнего патрона, если не удержим мост до темноты — погибнем все.

И вот на угоре ухнул пушечный залп, и сразу заработали бомбометы, и сплошной грохот и вой прорезали пронзительные пулеметные очереди.

Дрогнула и, казалось, на дыбы взметнулась земля, вытряхнув из окопов многих мужиков. Они бросились врассыпную, кинув ружья и торопливо крестясь: «Свят, свят, свят, свят!..»

Колчаковцы и рассчитывали, видно, на такой эффект: перепугать, посеять панику. Снаряд угодил в мельницу; как порох, вспыхнули смоляные пересохшие бревна. Люди бестолково шарахались под пулями, словно цыплята, внезапно застигнутые градом.

— Назад! Зар-рубаю!! — Фома Золоторенко носился на вороном жеребце, с саблею наголо, старался перекричать грохот.

А грохот оборвался внезапно, к мосту хлынули пехотинцы карателей.

— Огонь! Пли!!

Резко рванули винтовочные залпы, раскатисто, вразнобой бабахнули охотничьи ружья, заряженные волчьей картечью.

— Пли!!!

Каратели залегли, стали отползать назад. И снова начался ад, с утроенной силой навалились пушки и бомбометы.

Золоторенко подскакал к Маркелу — в офицерском мундире, при георгиевских крестах. Заорал, перегнувшись через седло над окопом:

— Скачи до батьки Чубыкина! Нехай спешно уводит людей в тайгу! Мы ще трошки подержимся — и следом... У-фф!.. — он выронил саблю, схватился за правое плечо. Жеребец взмыл на дыбы, и Фома свалился на землю, не выпустив, однако, повод. Маркел кинулся к нему:

— Ранили?!

— Пустяки... Скачи швыдче, бисова душа!.. Бери мово коня... Дюже добрый конь!.. Прорвутся колчаки — в тыл ударят батьке... Скачи!..

В это время подоспели Сыромятников, еще несколько мужиков. Маркел вскочил на Вороного. В ушах засвистел ветер, или пули это свистели — не разберешь...

А пушки железно ревели, снаряды вздымали землю, и огненные вспышки рвали синие сумерки наступившего вечера. Казалось, длилось это целую вечность, потом вдруг сразу оборвалось, будто ухнуло в черную пропасть, и в наступившей тишине послышалось дикое гиканье, топот многих копыт по бревенчатому настилу гати.

— Кавалерия! Гусары! — Золоторенко рванулся из рук перевязывавших его рану мужиков, вскочил на ноги. — Огонь! Пли!!

— Нечем стрелять. Кончились патроны! — резко кинул Сыромятников.

— Так порубають же усих! Мост надо подержать... хочь одну хвылыночку. Коня!

Адъютант командира кинулся к оврагу, где спрятано было на крайний критический случай пять оседланных лошадей.

Фома, отбросив державших его мужиков, попытался вскарабкаться в седло, но снова свалился на землю.

— Нельзя тебе! Упадешь — испортишь все. — Сыромятников рванул повод из рук адъютанта, приказал ему: — Бери мужиков, спасай командира. Уходите скорее!.. Кто со мной?! — крикнул окружившим их партизанам.

Добровольцы нашлись, вскочили в седла.

— Иди-кось до мене, — позвал Фома.

Сыромятников наклонился над ним.

— Ты чуешь, шо с тобой буде?

— Чую!

— Возьми мою сабелюку... Дай хочь обниму тебя, комиссар...

— Брось телячьи нежности...

Сшиблись посредине моста. На короткое время заслонили дорогу летящей смерти.

Все пали порубанные. Но за это короткое время многие их товарищи успели уйти в тальники, в болото, — в темноту, под покров ночи...

Вороной пал под ним, как только остановил он его у первого чубыкинского пикета. То летел птицею, екая селезенкой, рвал воздух в бешеном галопе, — ни разу не замедлил хода, не попросил пощады у неутомимого седока, — а когда Маркел натянул поводья — судорожно вздохнул и стал заваливаться на бок.

Подбежали пикетчики, узнали связного.

— Ух ты, какого коняку загнал! Вусмерть...

— Игрушка! Такому цены не было...

— Где командир? Ведите! — сипло крикнул Маркел, не глядя на бьющуюся, с кровавой пеной на губах, лошадь.

Чубыкина нашли в травяном шалаше, спящим.

— Так што, не велено будить, — выпрямился у входа адъютант, Маркеловых лет парнишка. — Тока прикорнули чуток, сутки были на ногах, не спамши...