Борис Алмазов - Илья Муромец. Святой богатырь

Но произошло нечто неожиданное.

Сухман шагнул к коленопреклоненному Илье и с дрожью в голосе торжественно произнес:

– Отец наш Небесный заповедал прощать! И я прощаю тебя именем Господа и Спаса нашего Иисуса Христа. Встань, брат мой!

Натужась, он поднял за плечи Илью, и они стиснулись в объятиях. Сухман снял с шеи гайтан с крестом и надел его на Илью; Илья передал свой крест Сухману…

– За кого Бога молить? – спросил Илья.

– Поминай раба Божия Алексея, – ответил Сухман.

Илья поклонился ему в пояс и вышел.

Несколько дней гудел Киев, перебирая все подробности и мельчайшие детали происшествия, ибо никогда не было такого прежде.

– Сколь живу на свете, – докладывал Добрыня князю, – никогда такого не видал!

– А может, он струсил? – спросил печенег служилый Рогдай.

– Илья? – засмеялся Добрыня. – Да он и слова-то такого не знает! И Сухман от него вполовину будет!

– Вишь как! – вздохнул старый боярин. – Как услышал, что Одихмантьевич приехал, сразу прискакал и повинился! Вот и распри нет.

– Одихмантьевич не простит! Прикидывается! – сказал рус Олаф.

– Простит, – возразил византиец. – Он именем Божиим винился, именем Божиим его вина и прощена была. Ежели Сухман простил Илью не от сердца, а наружно только, Господь наш Небесный, видящий все тайное, воздаст ему явно… И сам мстителем за Илью станет. А Сухман, видно, страх Божий имеет.

– В чем же страх сей? – спросил молчавший дотоле князь.

– Не в страхе наказания, а в страхе совершения греха, – ответил грек.

– Мудрено что-то, – прокряхтел Добрыня.

– А что Илья говорит? – спросил князь Добрыню.

– Да он вовсе путано как-то. Я его спрашиваю: «Чего это ты виниться-то задумал? Испугался, что ли, Одихмантьевича? Так он тебя и силой меньше, и знаем не так, как ты! Тебя князь любит».

– А он что?

– А он говорит: «Грех я на душу взял, когда безоружного, не в бою, заколол! Через этот грех, может быть, и было мне наказание: отца лишился, сродников потерял да мать с дитенком враги угнали. Вот и признал свой грех, и покаялся – может, Бог меня и простит».

Князь, как всегда, слушал, покусывая губу, вполслуха. И Ярополк, на полу у ног его лежащий, явился перед мысленным взором его. Ярополк – брат, убитый варягами. Лицо его, покойное, улыбающееся странной улыбкой мертвеца, который видит радость небесную… «Если бы все как Илья…» – подумалось князю.

– Приведи мне жреца вашего, – сказал он греку. – Хочу говорить с ним.

– Да зачем грека-то?! – ворчал Добрыня – Грек ему надобен! Вон в пещерах киевских старцы живут – свои, отечества нашего. И много как того грека умнее.

Он сам частенько в пещеры стал захаживать, со старцами беседовать…

Война надвигалась своим чередом. К весне были готовы несколько ратей.

В мае, когда степь просохла, подняла гриву буйных трав, запела голосами птиц, зашуршала всяким шныряющим зверьем в траве да по оврагам, заплескала рыба в реках и озерах, – пошла рать огромная к морю ассов – Азовскому – через степь. Той же порою двинулась рать на судах, плавающих по Днепру, все туда же – к морю Черному, на низ Днепра. Густо пошла степью рать пешая. Черно было от воев и на ладьях. Войска обеими дорогами шло так много, что никакие кочевники, союзные или нанятые Хазарией, к нему не смели приблизиться.

Да Владимир и сомневался, что такие есть! Не на что было гибнущей Хазарин нанимать воев да и некого. Столько раз держава сия предавала союзников, что теперь ей не верил никто и в лучшем случае оставался нейтральным. Так отошла в степь часть печенегов, часть алан-ясов, но большая часть степняков присоединилась к рати киевлян.

Илья правил службу на обеих дорогах. И не раз похваливали его князь да воеводы – повсюду стояли посты и заставы. До самого моря, что по степи, что по Днепру, вели передовые отряды набранные Ильею проводники. Ни разу не было ни одного сбоя: все колодцы чисты и многоводны, все постои безопасны, все пути ведомы.

Стоило рати чуть призамешкаться – сразу же как из-под земли появлялись конные разъезды:

– Чего стали? Не случилось ли чего? Кому что сообщить?

И шагал дружинник спокойно, уверенный, что спереди у войска, и сзади, и со всех сторон маячат заставщики, зорко выглядывают врага и, случись что, не оплошают!

Самому же Илье было удивительно другое: сколь много племен и народов живет округ, сколь много людей кормит степь от Дуная до Волги. Так, спускаясь по Днепру, киевские рати миновали земли уличей и пошли по кочевьям мадьяр, которых Илья никогда прежде не видел. Они откочевывали на всякий случай подальше от идущих ратей, но конные возвращались и нанимались в киевское войско.

Владимир со всеми щедро расплачивался, всех хорошо снаряжал и сытно содержал. Удивительно было Илье-воеводе видеть такие деньги, и спрашивал он себя: откуда они? Догадаться было несложно. Деньги были чеканки византийской. А вот на второй вопрос, как за эти деньги расплачиваться, какой службой, отвечать пришлось – ему! И долго пришлось возвращать византийский заем, данный на сокрушение Хазарин.

Там, где Днепр поворачивает на юго-запад и петля его ближе всего подступает к Северскому Донцу, рати разделились. Конная и пешая пошли степью к Дону – Танаису морская рать продолжала спускаться к Черному морю. В устье Днепра ее ждал греческий флот. Илья этого не видел и не ведал, а увидал бы – подивился огромным морским византийским судам, многовесельным, в три ряда в высоту по борту! Хитростным метательным машинам и приспособлениям для греческого огня. Сходням и мосткам, которые мгновенно на борт другого корабля перебрасывались.

Здесь, в гирлах Днепра, греческие офицеры начали обучать киевлян морской науке, преобразуя их в то, что шесть веков спустя будет называться «морской пехотой». Киевляне учились по команде быстро покидать судно, держать строй, даже по пояс в воде идучи. Учились и вовсе делу незнаемому: лестницы тащить, крючья забрасывать, на стены лезть и на узких перекладинах, над рвами положенных, сражаться. Быстро, сноровисто обучали их византийские военачальники. И киевляне обучались старательно, потому что велика была жажда расквитаться с вековым обидчиком.

Конная рать тем временем спустилась вдоль Северского Донца и приступила к штурму крепости хазарской Саркел, на границе Хазарского каганата и Дикого поля. И здесь непрерывно командовали византийские инструкторы. Видя, как храбрые, толковые, закаленные в сражениях греки воюют – будто работу делают, без крика лишнего, без тени страха, – киевляне приободрялись. Повсюду поблескивали доспехи, повсюду слышались команды, войска деловито перли на стены, раскачивали тараны, накручивали ремни тугих камнеметательных машин.