Борис Алмазов - Илья Муромец. Святой богатырь

Странно было видеть Илье князя Владимира, неподвижно сидящего на троне, с черной повязкой на глазах. Князь почти ничего не ел. Осунувшееся лицо его резко отличалось от того, каким было прежде. Раньше он не мог усидеть – вскакивал, подбегал к воеводам и боярам. Сейчас сидел неподвижно, мучительно вслушиваясь в то, что происходило вокруг.

– Теперь ведь сначала все начнется! – сказал он Добрыне. – Князь – слепой, шутка ли? Все супостаты мои снова славян возмутят, и пойдет все вразнос.

Добрыня что-то гудел, утешая князя, мол, что ты так печалишься – пройдет, и не такое еще заживает.

– Бывает, так в бою по голове перепояшут – сколь дней слепой да как неживой лежишь, а ничего – проходит! – рокотал он, гладя племянника по голове. – Пройдет. Илья вон сколько в расслаблении был, а вишь как поднялся! И ноне тоже. Ведь из Тьмутаракани его чуть не замертво привезли, а ничего – жив-здоров, лучше прежнего! Так ведь, Илюша?

– Не так, – сказал, как печать поставил, Илья. – Я не в болезни был, а в испытании. Господь мою веру испытывал. И поднял меня от одра болезни, чтобы я ему иную службу служил. И тебя Господь испытывает! Но помни, князь, долготерпение его на исходе. Многими милостями ты награжден, а к истине никак не обратишься. Вот Господь тебя, как ребенка несмышленого, в затылок перстом и ткнул! Дабы ты опомнился! И пущего греха не сотворил!

– Я на корабли, что Анну привезли, смотрел, – тихо сказал князь.

– Стало быть, ты и видеть ее недостоин! – безжалостно продолжал Илья. – Везут к тебе девицу чистую, а ты сам каков есть?

– А я таков и всегда был! – без прежнего задора ответил князь. – Что же за других кары не было?

– Будет и за других! – уверил Илья. – А эту от тебя Господь сохраняет. Ее ведь силой к тебе везут. А ей каково? А она христианка ревностная – вот Господь и защищает чад своих!

– Я крещусь! – сказал Владимир.

– Слыхали! – не поверил Илья.

– Завтра крещусь!

– До завтра-то эвон сколь времени! Возьмешь да в ночи, как свинья, и сдохнешь. Немедля надо креститься. И обратиться к образу Божию!

– Ну сейчас так сейчас! – сказал князь, нашаривая рукой подлокотники кресла и вставая.

– А мы? – закричал Добрыня. – А мы-то? Дай хоть помыться!

– А что вы? – не понял Владимир. – Мы ж тоже с тобой креститься будем! Много таких сыщется! Вся русь!

Дружина Владимира уже была крещена чуть не на треть. Оставались некрещеными половина славян и все русы, составлявшие род гвардии при князе. Но пример христиан и полное нестроение в стане язычников, постоянные разговоры о Церкви, присутствие православных воевод – таких, как Илья Муромец и Сухман Одихмантьевич, – привлекали к православию многих. Они бы давно крестились, да боялись гонений.

Сейчас же словно огонь небесный промчался по всему лагерю. Ночью никто не спал! Верные себе, истопив в ямах бани, мылись и хлестались вениками славяне. Обряжались в белые рубахи, кои у каждого в обозе были, сохранялись на случай смерти и погребения. Весть о том, что слепой князь собирается креститься, была передана Анне на корабль, и она отважилась сойти на берег среди киевской дружины.

Рано утром двинулась огромная процессия к православным церквам Корсуни.

Выстояв службу и выйдя при оглашении, русы с князем во главе переоделись в белые рубахи. Епископ Корсунский, видя такое количество крестящихся, призвал помощь от монахов соседнего монастыря, призвал священников, которые сопровождали Анну.

В огромную купель была налита вода, и во время обряда крещения и князь, и епископ стояли в воде.

– Повторяй за мной! – приказал епископ. – Верую!

– Во Единого Бога Отца, Вседержителя… – Верую! – исступленно закричал князь, повторяя слова Символа веры.

– Во имя Отца! – провозгласил епископ, окуная князя с головой. —

– И Сына! И Святого Духа!

Повязка, закрывавшая глаза Владимира, сползла, и он закричал рыдающим голосом:

– Вижу! Вижу!

Толпами крестились дружинники. Они прыгали в купель, и стоявшие там священники окунали их с головой. Православные дружинники помогали новокрещеным вылезти из купели, обнимали и целовали каждого, как брата новообретенного.

В темницах и на невольничьих рынках сбивали колодки с пленных и рабов, отпуская их на волю без выкупа. Вольноотпущенные рабы пополняли ряды крестящихся, многие – повторяя вослед за священником слова на чужом языке:

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа…

Были среди них и печенеги, и черкасы, и касоги, и всяких языков пленники, издалека на невольничьи рынки приведенные.

Вместе с крещением обретали они свободу – христианин христианина в рабство не продавал!

Что-то новое происходило в Корсуни – граде древнем.

По мощеным улицам его мимо белых, сияющих в солнечном свете оград, мимо домов, поднимавших красные черепичные крыши из зелени виноградников и садов, мимо грозных стен к бескрайнему, точно Божий мир, морю шла медленная процессия возвращавшихся в лагерь и к ладьям новообращенных христиан. Удивительна была не только эта многочисленная процессия и люди, составлявшие ее, но то, что шли вместе вчерашние враги и не помышляли о вражде.

Шли воины, оставившие мечи и доспехи и в Корсуни, и в лагере киевском; шли военачальники и люди знатные. Шли горожане корсунские и дружинники киевские, как народ единый.

Несколько печенегов, на дальних подступах подходившие к окрестностям Корсуни, спрашивали у местных греков:

– Что это было в Корсуни?

– Русь крестилась киевская! – отвечали те.

И пошла весть по городам и весям, по кочевьям степным – ближним и дальним, по странам чужим:

– В Корсуни князь киевский крестился и вся русь – дружина его. Наречен же князь именем Василий, что означает «царь».

Навстречу процессии, от кораблей, шла другая группа нарядных и торжественных людей. Шла со свитою царевны Анны.

Не доходя друг до друга, обе толпы остановились.

Князь, шедший впереди, напрягая еще болевшие и видевшие, как сквозь пелену, глаза свои, внимательно смотрел на византийскую принцессу, шедшую в окружении придворных дам и знатных рыцарей.

Она была наряжена в тяжелый, затканный золотом и усыпанный каменьями голубой наряд, поверх которого был наброшен белый шелковый корзун. Сияла золотая диадема на убранной в золотую сетку голове.

Весь день был наполнен счастьем возвращенного зрения, пением греческого хора, каждением и молитвами, говорившими о самом главном, о том, что таилось у князя в душе, чего хотелось ему все эти годы, но казалось ускользающим, недоступным. Вечная тоска оттого, что он «рабычич» – человек второго сорта, вечный укор и презрение в глазах Рогнеды, страх в глазах других его жен, бесконечные заговоры и интриги, которые вились вокруг него, канули в прошлое. Кровавые драки, стычки и битвы, шедшие непрерывно всю жизнь его, поля, залитые кровью, реки, перегороженные трупами, и горы трупов у пылающих городов – все это как бы отодвинулось и заслонилось сиянием дня, счастьем ощущения, что все позади, а впереди только счастье, только радость и покой. И залогом того была красавица царевна, что смотрела на него доверчиво и кротко, огромными карими глазами.