Валерий Осипов - Я ищу детство

И это и есть главный секрет Злата и Златы — не только показать свои танцевальные возможности, но и разыграть «отношения», дать скупой, но всё-таки театр, развернуть представление.

И я, сидя в своём чёрном парике на арене, вместе со всеми зрителями жадно смотрю на эту уже осмысленную, срежиссированную игру страстей (в отличие от просто буйной, открытой пляски Шуни и Зуни), на драматизированное противоборство жениха и невесты, на незатейливый и простецкий, но уже заставляющий думать о чём-то спектакль-состязание между двумя людьми.

И в детской моей голове, наверное, уже тогда начинают шевелиться мысли о сложности человеческих отношений, о неоднозначности чувств и страстей, о выразительном богатстве даже такого, вроде бы и непритязательного, вида искусства, как цирковой цыганский танец.

…Первая часть номера Златы и Злата окончена. Поклонами они благодарят друг друга, расходятся в стороны и снова занимают исходные позиции.

Инвалиды из команды Либермана уже сидят на своих местах с инструментами в руках. Сейчас будет исполнена вторая часть номера — настоящая мексиканская чечётка.

С первыми же тактами музыки Злата и Злат как бы отрываются от земли и повисают в воздухе. Ни на одну секунду каждый из них не касается деревянного настила обеими ногами сразу. Они находятся над настилом как бы на воздушной подушке — только безостановочная дробь ногами (особенно Злат) напоминает о том, что они всё-таки танцуют, а не парят в воздухе. Все движения безупречно синхронны и отточенны, почти неуловима для глаз ритмичность.

Никогда в жизни не видел я ничего похожего. Темп — на грани предела человеческих возможностей. А лица всё так же невозмутимы и отсутствующе строги. Ставь на головы полные стаканы воды — не шелохнутся, не прольётся ни одна капля. Искры вылетают из-под ног, а взгляды неподвижно устремлены перед собой, в глазах — прямая линия. Оба, касаясь друг друга плечами, как солдаты в строю, дробят каблуками арену, приводят зрителей в полный ажиотаж, но видят в это время только что-то очень своё, далёкое, им одним необходимое и доступное.

И что-то такое весёлое, задиристое, озорное начинает накапливаться и среди зрителей, и между сидящими на манеже в кружок цыганами. Заразительный стук каблуков, бешеный ритм чечётки рождает у каждого какое-то бесшабашное веселье, желание самому включиться в пляску. (Мне самому хочется вскочить, сорвать с себя парик и запустить его под купол — так велико воздействие неудержимого, воспламеняющего сердце мексиканского танца Златы и Злата.)

Но меня опережает Бара. Неожиданно выпрямившись, она кричит басом на весь цирк:

— Ой, кости болят — винограда хотят!

Обвал хохота лавиной скатывается на арену. Зрители на втором году войны забыли, наверное, не только вкус винограда, но и как обыкновенный свежий огурец выглядит. Но тем не менее смеются все — смеются громко, раскатисто, молодо, как до войны.

А Бара уже топчется в центре манежа возле Златы и Злата, лихо трясёт плечами, звенят её мониста. К ней, напевая и помахивая высоко поднятыми кистями рук, присоединяется Гитана. Однорукий дядя Бухути (похожий на Отелло), сверкая серебряной серьгой в ухе, бьёт единственной ладонью то по левому, то по правому голенищу своих оранжевых сапог.

И уже весь ансамбль сорвался со своих мест, все статисты и статистки кружатся, пляшут на деревянном настиле кто во что горазд, поют что-то общее, невразумительное, забубённое, удалое. (Мы, «цыганята», я и дети жонглёров Серегиных, тоже крутимся в толпе, бестолково размахиваем руками, беснуемся от души.)

Восторг, вызванный красотой и стройностью жениха и невесты, охватывает весь табор. Никто не в силах больше сдерживать своих чувств. Все ликуют, все обо всём забыли — гуляет и самозабвенно веселится на свадьбе всеобщая цыганская душа. Даже Шуня и Зуня выскочили из-за занавеса, чтобы не отстать от табора. Зрители в такт музыке шумно и дружно хлопают — весь цирк от первого до последнего ряда заразился коллективным весельем. И разве это плохо? Разве этого мало — подарить людям среди суровых и тяжёлых будней военного тыла несколько минут неподдельной радости? Не для этого ли и создан аттракцион «Свадьба в таборе»?

Но и это ещё не всё. Когда страсти понемногу улягутся, когда успокоятся зрители и табор снова усядется в кружок на арене, ещё будут петь исполнительницы современных цыганских мелодий Гражина и Снежана свою знаменитую песню «Ой, загулял, загулял», а потом «Ту болван» и «Ехали цыгане».

Ещё выйдет бороться с медведем однорукий дядя Бухути (а после борьбы медведю наденут на голову цветастую косынку, и он будет плясать цыганочку, выбрасывая перед собой согнутую в колене ногу, а зрители будут покатываться от хохота на скамейках, а потом мы, «цыганята», поведём вместе с дядей Бухути косолапого артиста вокруг арены).

Ещё будет петь весь табор хором старинные, протяжные цыганские напевы.

Ещё не один раз спляшут Шуня и Зуня, вольные степные девушки.

Ещё выдадут нечто, уже совершенно умопомрачительное по своему темпу, ритму, невообразимой скорости и всё с той же внешней невозмутимостью и бесстрастностью Злата и Злат.

Ещё будут страдать на арене Гитана и Бара, разрывая души зрителям своими низкими голосами и печальными старинными песенными новеллами о печальных и трагических цыганских судьбах.

И я, впечатлительный двенадцатилетний мальчишка, разгорячённый непосредственной близостью всех этих песен и плясок и царящей на манеже обстановкой почти настоящего табора, вдруг поверю, что я в настоящей степи, среди пушкинских цыган, и услышу фырканье коней, и увижу сквозь брезентовый купол цирка настоящие звёзды, и в сердце моё навсегда войдёт что-то большое и почти сказочное, непередаваемое словами, и останется там.

И все книги, которые я не прочитал во время войны из-за войны, и все школьные уроки, которые я пропустил во время войны из-за войны, — всё это восполнится и уравновесится этой большой цирковой театрализованной цыганской сказкой, много раз оживавшей и красочно бурлившей передо мной живыми человеческими голосами и лицами, всё это (уроки и книги) восполнится, а может быть даже и будет превышено, моими цирковыми впечатлениями и знакомством с Гитаной, Барой, Снежаной, Гражиной, дядей Бухути, Шуней и Зуней, Златом и Златой…

Да, всё это ещё будет в моей жизни, всё это ещё возникнет, состоится и произойдёт в моей судьбе, а пока…

А пока я сижу на арене уфимского цирка в цыганском парике рядом с живыми героями своей большой сказки, вижу их лица, слышу их голоса, и сердце моё бьётся в одном ритме с их сердцами, и я чувствую всё и ощущаю всё так же, как чувствуют и ощущают они, и так же, как и они (может быть, только чуть-чуть наивнее), по-настоящему, с полной отдачей всей души переживаю все обстоятельства и детали своей «таборной» жизни.