Валерий Осипов - Я ищу детство

Его привели в себя свои ребята, пленные, скрыто уложили в надёжное место, подальше от глаз конвойных, а вечером помогли добраться до барака.

На следующее утро всё повторилось.

Так продолжалось несколько дней. Николай высох и пожелтел. По ночам его мучили страшные боли в желудке, снились кошмары. Однажды он увидел во сне отца — Фома силился что-то посоветовать, что-то сказать, беззвучно шевелил губами. Потом появилась Тоня, звала к себе, протягивала руки… Мучительные, изнуряющие сны огненным вихрем неслись каждую ночь через его воспалённое подсознание, жгли нервы, трясли тропической лихорадкой, безжалостно потрошили, обгладывали нутро. Ночи трепали, мочалили, изматывали, уносили последние силы. Но пробуждаться не хотелось. День был страшнее, безумнее ночи.

Николай чувствовал, что погибает, что быть на земле ему остаётся совсем немного. Жизнь исчезала из него. Какая-то центральная, главная жила, соединявшая волю с бытием, становилась всё тоньше, всё напряжённее, она звенела жалобной струной, готовая вот-вот оборваться. Свет мерк в его глазах, мозг оплывал и медленно гас, всё потухало вокруг, задёргивалось чернотой. Способность к сопротивлению распадалась, истлевала, осыпалась пеплом… В один из вечеров, вернувшись с какого-то особо непереносимого, гигантского, ужасного по своим размерам кладбища, Николай, встав на колени перед товарищами по бараку, стал просить их, чтобы они помогли ему покончить с собой. Со слезами на глазах он просил товарищей помочь ему повеситься… Он хотел, чтобы его повесили свои, чтобы его лишили жизни не немцы, а свои, русские люди, он хотел принять смерть из своих, русских рук.

Барак молчал. Потом кто-то ударил Крысина сзади в спину. Он упал на залитый водой пол и потерял сознание. Его перенесли на нары. Очнувшись, он снова впал в истерику, бился головой о доски, хватал за руки соседей, прося надеть петлю. На него не обращали внимания. Постепенно он затих и забылся. А ночью, во сне, к нему пришло решение… Он увидел во сне отца — Фома кивнул ему, не возражая…

Через неделю, во время утреннего построения, когда в лагерь снова приехали вербовщики, Крысин вышел из строя и, обратясь к переводчику, сказал, что он согласен перейти на службу в немецкую армию…

Его сразу же отделили от общей массы пленных, привели в чистое помещение. Вошёл переводчик.

— Будешь зачислен в учебную команду вспомогательных войск, — отрывисто сказал он. — Срок обучения месяц. Потом служба в специальных охранных и полицейских частях. Согласен?

Николай молча опустил голову.

«Науки», которые изучали в учебной команде, были несложными: строевая подготовка, немецкое стрелковое оружие, организация германской армии до батальона, учение фюрера, законы и распоряжения оккупационных властей. По окончании «курса» Крысина отправили в полицейский отряд, нёсший караульную службу на специальном объекте — военном заводе.

Работали на заводе пленные со всей Европы. Только инженеры и мастера были немцы и частично — местные довоенные кадры, взятые по мобилизации. Вся охрана состояла из русских, перешедших на немецкую сторону. И даже начальником полицейского отряда был белогвардеец — эмигрант в чине гауптмана, приехавший на оккупированные земли из Германии.

Николай Крысин попал во взвод, нёсший охрану жилых бараков. Каждое утро и каждый вечер он принимал участие в обыске пленных, переходивших из жилой зоны на территорию завода и возвращавшихся после окончания рабочего дня обратно.

Пленные шли через ворота тройками. Полицаи тщательно ощупывали их, выворачивали карманы, заставляли открывать рот, снимать обувь, поднимать над головой нательное бельё.

Большинство рабочих завода, особенно из европейских стран, обессиленные недоеданием и непомерной физической нагрузкой, были пассивно-покорны всему, что происходило с ними. Но иногда приходилось встречаться с переполненным жгучей ненавистью взглядом (чаще всего это были русские, молодые и физически хорошо сохранившиеся ребята). Их Крысин старался по возможности обыскивать менее тщательно, без пристрастия, не обращал внимания на мелкие нарушения и вообще смотрел на «своих» сквозь пальцы, пытаясь облегчить им, как мог, ежедневную процедуру двойной проверки.

О самом себе Николай думать не хотел. В свободное от службы время он пил с соседями по казарме шнапс, валялся на койке, разглядывая иллюстрированные французские журналы с обнажёнными красотками.

Иногда сослуживцы приглашали его прогуляться в центр (завод стоял на окраине большого промышленного города), и они заходили в пивные, в гаштеты или в кино, где смотрели хронику победоносного наступления войск фюрера на Южном фронте. Два-три раза посетили солдатский бордель, но там всегда было полно фольксдойче и выздоравливающих немецких военнослужащих из окрестных госпиталей.

После таких выходов в город на душе у Крысина повисал камень, сумрачно и подавленно тосковалось о чём-то… О чём? О прошлой жизни?.. Нет. Вся прошлая жизнь — Преображенка, Тоня, отец, мать, братья — всё это ушло куда-то далеко, провалилось в преисподнюю, осталось за чёрной ночью его пленения, засохло и отломилось от него, как сгнивший сучок. Всё прежнее рассыпалось в прах, растаяло в сырой и ядовитой туманной дымке, исчезло за какой-то нереальной чертой, на которой громоздились клубки человеческих внутренностей, оторванные руки и ноги, оскаленные черепа, за той самой чертой, вдоль которой тянулись длинные-длинные ряды уложенных на землю мёртвых немецких солдат и вереницы еловых и берёзовых крестов на лесных опушках. Туда возврата больше не было.

Да, вся прежняя жизнь осталась в прошлом. А в настоящем была только сосущая, щемящая пустота, только необъяснимый, холодный, липкий, брезгливый страх и какая-то слепая, обезображенная, смердящая безысходность, от которой хотелось заскулить, завыть и уползти, убежать куда-нибудь, всё равно куда, в любую сторону, но бежать теперь уже было некуда… В настоящем ничего нельзя было изменить по своему усмотрению и желанию, и от этого рождалась тягостная апатия, тупое бессилие, жалкое бездействие.

Он часто, бессмысленно и неопределённо думал о побеге или о самоубийстве, но понимал, что не сделает ни того, ни другого — не хватит духу. Дни, проведённые в похоронной команде, разрушили его волю, скомкали и выжгли душу дотла.

…Однажды гауптман, начальник заводской охраны, вызвал Крысина к себе.

— Ваша мать была полькой? — спросил он.

— Наполовину, — нехотя ответил Николай.

— Вы знаете польский язык?

— Немного…

— Получены сведения, — сказал гауптман, — что среди польских военнопленных готовится побег. Освобождаю вас от всех видов караульной службы. Вам поручается в рабочее время постоянно находиться среди польского контингента. Патрулируйте все места на территории завода, где будут появляться поляки. Прислушивайтесь, не обнаруживая знания языка, к их разговорам, старайтесь найти приготовления к побегу. За конкретно представленные результаты будете поощрены и повышены в звании… Вопросы есть?