Валерий Осипов - Я ищу детство

— Не обидишь меня, убогого? — спросил Леонид Евдокимович, неловко залезая на дрожки, помогая себе только одной рукой.

Курт Дектор усмехнулся.

— Не обижу, — пообещал он, — я и сам-то не меньше твоего калека убогий.

Усаживаясь поудобнее, старший лейтенант оперся несколько раз рукой о лежащий в дрожках брезент — оружия под брезентом не было. «Значит, под ним лежит», — решил Частухин.

Он оглянулся на барахолку. Офицер, его напарник, спихивал с какого-то тарантаса фасонисто одетую дородную деваху, пытался взять у неё из рук вожжи. «Только бы не нашумел раньше времени, — подумал про него Частухин, — только бы к нужной минуте успел догнать».

Они выехали с базарной площади, проехали мимо белоколонного собора, стоявшего на спуске с холма и видного, очевидно, за много километров от города, и покатили по дороге вниз, под гору.

— По чистой пришёл? — спросил Дектор, кивая на чёрную перчатку. — Где зацепило?

— Под Москвой, — оживился Частухин, — аккурат возле самого Волоколамска.

— Да, близко немец к белокаменной подошёл, — покачал головой «профессор».

Он поправил лежавшие рядом с ним костыли и засвистел «Катюшу».

«Ах ты, гнида! — выругался про себя старший лейтенант, — ещё и песни наши поёт».

— А вот мне повоевать не пришлось, — вздохнув, сказал Курт Дектор, — с довоенных времён в увечных хожу. А кровь за родину пролить тоже хочется, внести, как говорится, свою долю в общее дело.

Дрожки катили по краю высокого обрыва. Частухин незаметно оглянулся — напарника не было видно.

И в эту секунду «профессор» и ахнул ему в ухо зажатой в кулаке свинчаткой. Он бил не размахиваясь, не меняя положения, метясь в висок.

«Молодец, немец, — успел оценить удар Леонид Евдокимович, летя с дрожек на дорогу, не зря в России жил».

Упав, он больно ударился коленом о камень, но тут же вскочил на ноги.

Инструктор нахлёстывал лошадь под гору.

Частухин рванул из-под гимнастёрки пистолет, выстрелил, целясь в лошадь, один раз, второй, третий, четвёртый…

Лошадь засбоила, пошла боком, боком и вдруг рухнула, переворачивая дрожки. Мелькнула фигура инструктора — он успел соскочить с подводы и, ни секунды не раздумывая, прыгнул с дороги вниз — под высокий откос обрыва.

«Смелый, гад! — чертыхнулся Частухин. — Но без лошади он от меня не уйдёт! Здесь он мой!»

Он подбежал к обрыву и с ходу прыгнул вниз. Острейшая боль пронзила ушибленную ногу. «Ничего! Ничего! — сжав зубы, катился старший лейтенант под откос. — Только не раскисать! Никакой жалости к себе!»

Падение замедлилось, и, поднявшись, он увидел, как внизу, метрах в ста от него, ломится сквозь кусты Курт Дектор. Частухин бросился за ним.

К подножию городского холма с этой стороны вплотную подходил лес. Перебежав маленький ручеёк, инструктор школы диверсантов, не разбирая дороги, напрямую ударился через чащу.

«Почему не стреляет? — мелькнуло в голове у Частухина. — Оружие осталось наверху? Или потерял при падении?»

«Профессор» чесал по лесу, как лось, — с шумом и треском. Частухин с каждой секундой всё ближе и ближе настигал его. На мгновение белая полотняная толстовка скрылась между деревьями. Старший лейтенант выстрелил поверху — спина снова показалась впереди. «Теперь напарник мой, если он только доехал уже до убитой лошади, — подумал Леонид Евдокимович, — поймёт по выстрелу, где я нахожусь».

Курт Дектор выскочил на широкую поляну. Он бежал уже из последних сил, задыхаясь и ловя ртом воздух. В центре поляны Частухин догнал его и ударил рукояткой пистолета по голове. «Профессор» против ожидания не упал, а только, споткнувшись, замотал головой из стороны в сторону.

А упал на землю пистолет, вырвавшись при ударе из руки старшего лейтенанта. И Дектор заметил это. В руке у инструктора сверкнул нож. Но Частухину было наплевать на это. Он помнил удар в ухо, полученный на дороге. И кого же бил этот хмырь, эта белобрысая харя, эта паскудная немецкая морда? Его, Лёньку Пожарника?!

И старший лейтенант, вспомнив родную Преображенку, навесил «профессору» с правой — мгновенно, со страшной силой, от души, метясь тоже в ухо. Но немец был крепок, чёрт, как пень. Он выронил от удара нож, но на ногах устоял и на этот раз. И вспомнив, наверное, те времена, когда ещё жил в своём Поволжье, где драться умел каждый мальчишка, будь он русский или немец, ответил Частухину не приёмом дзюдо, а кулаком — размашистым русским ударом по скуле.

Это и был тот самый момент во фронтовой жизни старшего лейтенанта Леонида Частухина, когда коса нашла на камень. Забыв обо всех хитрых способах боевого и специального самбо, которые он изучал когда-то в милицейской школе, Леонид Евдокимович Частухин бил инструктора немецкой школы диверсантов с обеих рук, по-преображенски — по соплям! в глаз! в нюх! под дыхало! — словно хотел доказать во что бы то ни стало этому стриженному под короткий бобрик Дектору, что уж в чём в чём, а в чисто кулачной драке он, немец, никогда и никакого преимущества над русским человеком не имел и иметь не будет — это тебе не блицкриг ваш паскудный!

А Курт Дектор бился со старшим лейтенантом Частухиным, как настоящий саратовский грузчик, от которых, он, видно, и научился в своей молодости в Поволжье высокому искусству русского кулачного боя. Подсознательно инструктор немецкой школы диверсантов, наверное, понимал, что победить советского контрразведчика он может только кулаком, что спастись от своего преследователя он может только вот в такой русской кулачной драке. И «профессор», хрипя и ругаясь, перемешивая немецкие слова и российскую матерщину, крошил старшему лейтенанту рёбра и скулы пудовыми ударами (свинчатку свою он, очевидно, тоже обронил по дороге).

Они дрались «с уха на ухо» на поляне минут десять, сдирая с рук кожу, разбив в кровь друг другу носы, расквасив губы, наставив гроздья фонарей под глазами, не уступая друг другу ни в чём, не цепляясь, а только сотрясая друг друга тяжёлыми, злыми и беспощадными мужскими ударами.

И ещё неизвестно, чем бы кончилось это свирепое и тягостное побоище, если бы вдруг перед старшим лейтенантом Частухиным не возникло с укором суровое и строгое лицо его отца, Преображенского дворника Евдокима Частухина, и голос его не сказал бы около самого сердца: «Ну, что же ты, Лёня? Или забыл про всех нас — про меня, мать, брата?»

И тогда полыхнуло в груди у Леонида Евдокимовича то самое, русское, последнее — смертельная тоска: пан или пропал! — и, «позвав» в руку все оставшиеся силы, чувствуя, что калечит себе пальцы и вдребезги разбивает кости на кулаке, ударил в последний раз старший лейтенант Частухин майора Курта Дектора между глаз, размахнувшись аж от самой земли, и рука его «въехала» в ненавистное лицо инструктора школы диверсантов чуть ли не по самый локоть.