Лев Дугин - Тревожный звон славы

— Что же? — не поняла она. — Почему вы об этом заговорили сейчас?

— Потому что если бы я уехал, я не был бы сейчас возле вас!

Несомненно, в этом человеке в сильной степени развита была legerete.

— Но вы меня совсем не знаете, — сказала девушка тихо, и опять её глаза беспокойно задвигались.

— Не знаю? Я не знаю? Достаточно увидеть вас один раз... Впрочем, если я мало знаю, расскажите же мне о себе!

Она склонила голову набок.

— Мы с сестрой осиротели рано и воспитывались в доме благодетельницы нашей Екатерины Владимировны Апраксиной [281] Апраксина Екатерина Владимировна (1767—1854) — жена графа С. С. Апраксина, генерала от кавалерии; дом Апраксиных был известен в Москве литературными чтениями, спектаклями, концертами. , урождённой княгини Голицыной... — Она слегка, по-французски, картавила. — Сестра моя Анна [282] Сестра моя Анна... — Зубкова Анна Фёдоровна (1803—1889), урождённая Пушкина, сестра С. Ф. Пушкиной. Зубков Василий Петрович (1799—1862) — советник Московской палаты гражданского суда в 1824—1826 гг., член декабристского «Общества Семисторонней, или Семиугольной, звезды», впоследствии сенатор. вышла замуж за достойного человека, закадычного приятеля вашего Василия Петровича Зубкова... И вот я живу в их доме.

Василий Петрович Зубков сделался закадычным приятелем Пушкина за какую-нибудь неделю. Теперь они виделись почти ежедневно.

— Что ж, теперь я знаю о вас достаточно, — сказал Пушкин, стараясь вложить в свои слова особый, значительный смысл.

— Нет, вы ничего не знаете...

— Как! Вы прекрасны — что же ещё мне знать? Вы совершенство, и сама душа проглядывает в ваших глазах и чертах лица. Когда я увидел вас в театре, а потом на балу, я сказал себе сразу: вот прекраснейшее создание, которое может сделать счастливым всякого... И в моей переменчивой судьбе, в моих скитаниях кто, кроме вас, мог бы ещё оценить... — Продолжать в этом духе было пока преждевременно. Но настал момент: он вынул из сюртучного кармана сложенный вдвое листок и подал: — Это вам.

Она прочитала стихи:

Она очень мило и нежно склонила голову набок.

Её лицо вновь зарделось от смущения.

— Je vo us remercie [283] Благодарю вас (фр.). , — сказала она.

А он вдруг обхватил голову руками.

— Qu’avez-vous?! [284] Что с вами?! (фр.). — воскликнула она.

— Imaginez-vous... В Одессе в отчаянии я мог совершить непоправимый поступок и бежать за границу... И не был бы сейчас подле вас!.. — Кажется, он повторялся.

Вдруг она спросила:

— А правда, что вы кочевали с цыганами и были влюблены в цыганку?

Пушкин сказал:

— Обо мне говорят много всякого вздору... Не верьте.

Вошёл Зубков — ровесник Пушкина, остролицый, узкогрудый, сильно облысевший со лба, в тёмном форменном сюртуке судейского.

Софи тотчас поднялась с диванчика.

— Pardonnez-moi! [285] Простите меня! (фр.). — Она выскользнула из гостиной. Походка у неё была плавная.

Пушкин и Зубков так успели привязаться друг к другу, что обнялись и облобызались.

— Я жду тебя... — сказал Пушкин.

— Моя свояченица развлекала тебя?

— Мы очень мило беседовали.

Зубков погрозил Пушкину пальцем.

— За ней два года — очевидно, с определёнными намерениями — ухаживает Валериан Александрович Панин [286] Панин Валериан Александрович (1803—1880) — муж С. Ф. Пушкиной, смотритель Московского вдовьего дома. ... и преуспел в этом: во всяком случае, он понравился благодетельнице Софи — Екатерине Владимировне Апраксиной...

Пушкин вздохнул:

— Что ж... Посмотрим.

Зубков жил в достатке, гостиная собственного его дома была со вкусом обставлена: зеркала в резных рамах, штофная мебель, гардины в тон обоям, напольные высокие часы из дерева под орех с качающимся маятником, бюсты на мраморных подставках, картины на стенах.

Сидя в глубоких креслах, приятели курили и беседовали.

Зубков был советником московской палаты гражданского суда. С ним вместе прежде служил Пущин. О нём, о своём дорогом Жанно, и принялся расспрашивать Пушкин.

— Это благороднейший, добрейший, честнейший человек! — понизив голос, говорил Зубков. — Какая судьба! Такой человек погиб! О тайном обществе не распространялся, разве что о пользе, которая могла бы произойти от освобождения крестьян.

— Но ведь и ты тоже побывал в Петропавловской крепости, — шёпотом сказал Пушкин. — Почему?

Зубков огляделся, нет ли поблизости слуг.

— Видишь ли, когда взяли Кашкина, я потерял надежду, что меня не тронут, потому что Кашкин вовсе не принадлежал к тайному обществу, значит, его арест был просто из-за связи с замешанными лицами; и мне должно было дожидаться того же... В самом деле, вдруг вызывает обер-полицеймейстер Шульгин [287] Шульгин Дмитрий Иванович (1784—1854) — участник Отечественной войны 1812 г., московский обер-полицеймейстер в 1825—1830 гг., генерал-майор. — я всё понял, уложил в дорожный мешок немного белья, трубку, фрак и так далее... И что же? Меня уже ждал закрытый возок с фельдъегерем... Мой друг, нет ничего ужаснее камеры Петропавловской крепости, в которую меня заключили. Комната в шесть шагов длины и пять шагов ширины, правая сторона сводчатая, окно во двор, но стёкла так грязны, что через них почти ничего не видно, а за окном железные решётки... Когда зажгли лампу, я увидел сотни тараканов, бегающих по стенам. А ведь есть ещё камеры, в которых окна снаружи замазаны мелом, есть мешки каменные, есть кандалы, цепи... На допрос в комитет меня водили с повязкой на глазах. Вдруг снимали повязку, и яркий свет меня ослеплял. За столом сидели генерал Чернышёв и генерал Бенкендорф. Они делали мне допрос. Потом заставили отвечать письменно. И что же?.. Ни в чём не могли меня обвинить. И комитет признал, что я не только не принадлежал ни к какому обществу, но даже не знал о существовании такого, — и меня поздравили с освобождением... Вдруг вижу, из комитета выводят одного за другим с завязанными глазами Александра Бестужева в мундире, но без эполет, Пущина и полковника корпуса инженеров путей сообщения Батенькова [288] Батеньков Гавриил Степанович (1793—1863) — участник Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов 1813—1814 гг., подполковник, декабрист. . Вот так последний раз увидел я нашего Ивана Ивановича Пущина...

— Но где он теперь?

Зубков наклонился к самому уху Пушкина.

— Всё ещё в Шлиссельбургской крепости.

Пути кин отшатнулся, широко раскрытыми глазами глядя на Зубкова.

— Случайное стечение обстоятельств спасло меня, — сказал он. — Видимо, Провидение решило, чтобы я продолжал творить...