Лев Дугин - Тревожный звон славы

Пушкин тотчас отобрал несколько книг и, неся их под мышкой, вернулся в гостиную.

Сразу же послышалось:

— Прочтите, прочтите!

Вот уж чего он не любил!

— Хочешь, я за тебя прочту... ну то... начало... «Цыган», — предложил Лёвушка.

Вот память! Лёвушка с раскрасневшимся лицом и живо поблескивающими глазами стоял подле Алины Осиповой. Она смотрела не на него, а на Алексея Вульфа, сидевшего в небрежной позе, закинув ногу на ногу, на диване.

— Я прочту, — сказал Пушкин, — если мадемуазель Алина сыграет нам.

Красивое лицо девушки оставалось строгим, лишь тонкие брови дрогнули в изломе. Она подошла к фортепьяно, подняла крышку и села на круглую табуретку, так что платье складками стекло по стройным ногам к педалям.

Бравурные звуки сразу заполнили дом, и вдруг стихли, превратившись в грустную жалобу, и снова вознеслись, закружились, призывая и увлекая... Как она играла! И превосходный этот талант, никем по достоинству не оценённый, должен был заглохнуть в деревне...

Алина встала из-за инструмента и взглянула на Пушкина каким-то новым, победоносным и светящимся взглядом.

— Теперь ваш черёд, — сказала она. В тембре её голоса тоже была музыка. Честное слово, он готов был влюбиться!

— Что ж... — И Пушкин вышел на середину комнаты. — Ещё не совсем закончил... перевод из Парни... вольный перевод... — И прочитал «Прозерпину».

Потом пили чай. Разговор завязался пустячный.

— Почему вы смеётесь, мадемуазель? — спросил Пушкин у пятнадцатилетней Зизи.

— Потому что засмеялась она. — Зизи указала на Алину Осипову. — А если кто-нибудь другой смеётся, — пояснила она, — тогда смеюсь и я.

— Да, да, у неё такая манера, — подтвердила Аннет. Вид у неё был грустный: она ревновала Пушкина к Алине.

— Она всегда смеётся, — подтвердил и Лёвушка. Он сидел возле Алины.

Алексей Вульф со значительным видом молчал; в нём было что-то фатовское.

На столе кипел самовар, пар поднимался лёгкими облачками; рядом с самоваром стояли банки со сливками.

— Так отчего же вы засмеялись? — спросил Пушкин у Алины.

— Этого я не могу вам сказать, — ответила она и засмеялась.

Тотчас опять засмеялась Зизи.

— Что за глупые манеры, — недовольно заметила Прасковья Александровна.

Ещё не начало темнеть, но сквозь распахнутые окна уже тянуло вечерней сыростью от близких озёр, прудов, Сороти и зелени вокруг. Должно быть, в низине стлался туман.

— Не надейтесь, что я подумаю, что вы смеётесь надо мной, — сказал Пушкин. — И я знаю, над чем вы смеётесь.

— Зачем же спрашиваете? — в один голос ответили Алина и Зизи и снова громко засмеялись.

— Этому будет конец? — сердясь, произнесла Прасковья Александровна.

— Они всегда так, — взволнованно сказал Лёвушка.

Вдруг послышался звон колокольчика. Кто бы это мог быть? Батюшки, да это Иван Матвеевич Рокотов и помещик того же уезда Пальчиков — в одной коляске.

— Милости просим, господа. — Прасковья Александровна приказала зажечь свечи.

— Вы слышали новость? — с ходу начал Рокотов. — Je tiens beaucoup a votre opinion... 1Покойный Карамышев имел дочь от своей крестьянки!.. Pardonner та franchise... [69] Я очень дорожу вашим мнением... (фр.) [70] Простите мою откровенность... (фр.)

— Знаем, всё знаем! — дружно ответили ему.

Долговязый Пальчиков носил полосатые канифасовые панталоны и зелёный сюртук; он был носат и щеголял узкими баками. Рокотов тоже молодился и сильно душился. Оба почитались женихами.

У Пальчикова был странный дефект речи. На вопрос: «Откуда вы родом?» — он ответил:

— Моя родня вся Псова. — Это вместо Пскова.

Все девушки — Аннет, Зизи, Нетти, Алина — выскочили из-за стола и опрометью бросились из гостиной — хохотать.

— Умираю! — послышался голос Зизи.

Вернулись они, потупив глаза, с серьёзными лицами.

— Это что? — строго спросила Прасковья Александровна.

Пошёл помещичий разговор о хозяйстве.

— У нас, — сказал Пальчиков, — к сожалению, поместья хромают либо на одну, либо на обе ноги. То есть или помещик не имеет от своих крестьян желаемых выгод, или крестьяне от помещика, или обе стороны...

— Старосты, приказчики — все мошенники, — сказала Прасковья Александровна. — Только сам помещик может наблюдать свои интересы и интересы своих крестьян. Но ведь кто захочет жить в деревне?

Ни Рокотов, ни Пальчиков не желали: на зиму они уезжали, по крайней мере, в Псков.

— Я в деревне жить не могу, — жаловался Рокотов, поглядывая на девушек. — И управляющему позволяю держать пару лошадей и для оных сена и овса...

— Скучные разговоры! — воскликнул Лёвушка. — Лучше танцевать.

И все тотчас его поддержали.

— Je a de la verve, n’eft-ce pas? [71] Он остроумен, не правда ли? (фр.) — сказал Пушкин, восхищаясь юношеской оживлённостью брата.

Местом для танцев летом служила прямоугольная большая площадка в глубине парка, окружённая барбарисовыми кустами, с огромной старой липой посредине — «зелёный танцевальный зал». Оркестр из дворовых со скрипками, виолончелями и дудками, стоя за кустами, наигрывал вальсы и кадрили. Темнота сгустилась, и вдоль кустов расставили горящие плошки. Слабое пламя колыхалось, по площадке метались тени, и всё выглядело сказочным и фантастическим. Кружились пары.

— Придумайте девиз для моей печатки, — томным голосом попросила круглолицая Аннет.

— «Я очаровательна», — сказал Пушкин.

— Вы смеётесь надо мной?

— «Я совершенство».

— Боже, какой вы...

— Maman, я хочу кататься верхом, — сказала Зизи.

— Ещё что придумала. — Прасковья Александровна села на диван, умелыми руками сооружённый вокруг липы.

— Но я чувствую, что ослабела, у меня расстроятся нервы...

— Не болтай!..

Когда Пушкин и Лёвушка спускались с холма, на краю, у самого ската, на площадке, окружённой липами, белели девичьи платья и слышались молодые голоса. С этой площадки, на которой под дубом стояла садовая скамейка, проглядывалась дорога на Михайловское.

Дома царил Сергей Львович. Семья окружала его и внимала ему.

— Послушай, — сказал он Пушкину, — что пишет «Северная пчела». — Страницы газеты поддерживал, перегибаясь из-за кресла, старик Никита Тимофеевич. Сергей Львович приложил к глазам лорнет. — Вот, о торжественной церемонии водоосвящения. «Необыкновенное стечение народа всех состояний покрывало преддверия соборов... и даже противолежащий берег реки...» — В газете наиболее важные фразы набирались курсивом, и Сергей Львович — прирождённый, превосходный декламатор — вибрацией голоса эти фразы выделял. — «При погружении креста, — эти слова он выделил, — началась пушечная стрельба... Его императорское величество, — это он тоже выделил, — изволил проехать мимо войск верхом... Во всё время громкое ура раздавалось в народе... наслаждаться лицезрением монарха...» Послушай, — обратился он к Пушкину, — что этот прославленный Булгарин [72] Булгарин Фаддей Венедиктович (1789—1859) — писатель, журналист, редактор «Северного архива» и «Литературных листков», издатель (с Н. И. Гречем) «Северной пчелы» и «Сына отечества». ?