Лев Дугин - Тревожный звон славы

Пушкин пожал плечами.

— Меня он расхваливает. Но его угодничество... Он чужд мне духом. Но дело ведёт умело — настоящий торгаш.

Сергей Львович с презрением отбросил шелестящий газетный лист.

— Чего же ты хочешь, — сказал он. — Поляк! — Ему довелось служить в Польше.

Пушкин направился в свою комнату, но Сергей Львович удержал его.

— Неужто мы все тебе тягостны? — Он указал на собравшуюся в зальце семью. — Я переношусь мечтами в Париж...

Пришлось сесть.

— Париж! Когда въезжаешь в него по версальской дороге, он великолепен. — Сергей Львович не был никогда в Париже, но разве не Франции обязан он всем своим воспитанием? — Ты видишь громадные здания с высокими шпилями и куполами. На правой стороне — Сена, на левой — гора Март... — Не ему ли когда-то его друг Карамзин рассказывал о своём путешествии? — И подумать только, что именно французы устроили страшную революцию. «Que faire? — скажет француз. — J’aime les troubles! [73] «Что делать? Я люблю мятежи!» (фр.). »

— Полагаю, — сказал Пушкин, — историю, тем более грозные потрясения, определяют не характеры.

— А что же? — сразу раздражаясь, сказал Сергей Львович. — В русском характере, например, ничего подобного нет!.. — Но он благоразумно вернулся к прежней теме. — Густые аллеи Тюильри! Елисейские поля! Большая Опера! C’est beau, c’est ingenieux, sublime! [74] Прекрасно, остроумно, возвышенно! (фр.). — Могло показаться, что он сейчас рукоплещет, сидя в кресле парижской Оперы, а не в зальце скромного своего поместья. Тонкая улыбка тронула его губы. — В Москве во французском театре играл Монтален. И я смог применить к нему стих Лафонтена [75] Лафонтен Жан де (1621—1695) — французский писатель, автор сказок, комедий и басен. : вот весь мой талант, man talent... — Сергей Львович не мог отказаться от каламбура.

Прекрасная креолка, его жена, одарила его улыбкой: иногда она восхищалась им.

— Гора Март, насколько я знаю, покрыта ветряными мельницами, — сказал Пушкин.

— Ты ошибаешься, Александр, — с чувством произнёс Сергей Львович.

— Нисколько не ошибаюсь. — Париж он представлял не хуже своего отца.

Настроение у Сергея Львовича испортилось.

— Пётр повинился: гнедой хромает. Но это ты загнал его!

— Вот как? — возмутился Пушкин. Настроение у него тоже испортилось.

Но в зальце повисло молчание.

— В каком неприятном, щекотливом положении я очутился, — сказал Сергей Львович. — Помещики всего уезда знают, что ты сослан. И мне задают вопросы...

— Что же ты хочешь? — выкрикнул Пушкин и поднялся со стула.

— Ты обязан был явиться к псковскому губернатору! Ты, верно, не знаешь, что мне пришлось ездить в Псков и объясняться с его превосходительством господином Адеркасом [76] Адеркас Борис Антонович фон (ум. в 1831 г.) — псковский гражданский губернатор, действительный статский советник, осуществлял надзор за А. С. Пушкиным в 1824—1826 гг. . И мне это неприятно! — Сергей Львович тоже вскочил со своего места.

Мирная беседа вдруг превратилась в бурную ссору.

— Не поеду! Не собираюсь! Вот так! — выкрикивал Пушкин.

— Я уважаем дворянами всей губернии! — Сергей Львович размахивал руками. — Vo us voulez done me faire mourir [77] Вы хотите уморить меня! (фр.). ! Да знаешь ли ты, что даже в Опочку, даже в Новоржев ты не имеешь права поехать без разрешения!

Пушкин выбежал из дома. Положительно, эти два человека не могли жить рядом.

...Уже дождь перестал, а он под развесистым деревом ещё долго удерживал коня. Потом направился к дому. Кто это? Среди мокрой травы, луж, в грязи расползшейся тропинки взгорья, сама промокшая, в лаптях и в цветном платке, терпеливо ждала Ольга Калашникова. Тотчас она, будто от чумы, бросилась бежать от него... В самом деле, что бы это могло значить?

Дома текла обычная жизнь. Но в этот день у Сергея Львовича разыгралась фантазия: нужно строить новый дом, более обширный. Он уже набросал план: длинная зала в четыре окна, стеклянная дверь на террасу, по бокам залы гостиные с итальянскими окнами, с одной стороны коридора диванные, с другой — спальни и комнаты для прислуги. Каково?

Он повёл целую экскурсию — жену, дочь, обоих сыновей и Калашникова — по комнатам, показывая, как всё будет. Но и на этом не успокоился. Вышли из дома. Дерновый круг нужно расширить и обсадить кустарником, например, барбарисом. Куртины, цветник, оранжереи — всё обновить. Пруды выкопать новые. И почему бы не выращивать в огороде дыни, que diable! [78] Какого чёрта! (фр.).

Потом он позировал дочери, которая писала его портрет. Надежда Осиповна, забыв, что есть орфография и синтаксис, писала французские письма, а Пушкин с Лёвушкой углубились в парк. Они шли вверх по прямой еловой аллее. Песок всосал дождевую влагу и потемнел. Мощные ели с обеих сторон выстроились рядами.

— Я хотел... — неуверенно начал Лёвушка, — давно спросить...

Пушкин посмотрел на брата. Кто у него есть, кроме брата?

— Все говорят... и ты конечно же знаешь... — Лёвушка никак не решался продолжить. Он понизил голос. — Тайные общества!

Пушкин конечно же знал.

— Да, — сказал он и снова посмотрел на брата. Тот ждал откровений. — Ну и что?

— Но... но... — залепетал Лёвушка. — Если, скажем, предложат мне?

Пушкин энергично тряхнул головой.

— И не вздумай! Потому что построено на песке. — И он носком туфли ткнул в песок аллеи. — Я сам когда-то пылал желанием... Но теперь... Послушай. — Перед кем же ему было излиться, как не перед братом? — Я верил. Я ждал. Я надеялся. И что же? Я понял. Не разум, не мечты — что-то железное в судьбах мира! Народы хотят тишины и сытого печного горшка. Ты следил? Испания, Португалия, Италия, Греция... Видимо, для всего должен пробить свой час. В России этот час ещё не пробил. Но в какой пустоте и безветрии ощутил я себя!

Он горячо заговорил о пережитых им сомнениях и разочарованиях и мучительных размышлениях: что же, в конце концов, правит миром?

— Во мне какая-то озлобленность, ко всем какое-то недоверие, какое-то сожаление о мною самим содеянном, — признался он. И вдруг замолчал. По лицу брата он увидел, что его излияния скучны тому. Он вздохнул. — Ну хорошо. — И снова тряхнул головой. — Что ж, вернёмся. — Они успели дойти до часовни. Он потянул носом воздух. — Правда, хорошо дышится?

Лёвушка поднялся на крыльцо дома, а он свернул к няне. Что ж он увидел? Лицо Арины Родионовны раскраснелось. На столе стояли бутыль доморощенного вина и кружка.

Пушкин сел на лавку. В деревянном лотке, аккуратно разложенные, лежали клубки шерсти и спицы. Перед иконой горела лампада.

С улыбкой смотрел он на свою няню. На душе сделалось светлее.

Арина Родионовна налила новую кружку.

— Сердцу, дружок, будет веселее, — с доброй ухмылкой сказала она.