Лев Дугин - Тревожный звон славы

Из портфеля Пушкин вынул бумаги, тетради, письменный прибор и разложил их на столе.

Лёвушка то касался его руки, то заглядывал в глаза, то рассматривал листы. Он был братом знаменитого человека!

— Нас зовут к столу!

— Иди, я сейчас...

В одной из раскрытых тетрадей на измаранном листе теснились незавершённые строки. Одно слово, которое он долго не мог найти, сейчас пришло на ум. Чернил и перьев ещё не было. Он записал карандашом. Но то ли это слово? Он записал ещё одно.

Лёвушка просунул голову в дверь.

— Тебя все ждут!

За столом сидели уже при свечах.

— Мне недавно написал Жуковский [24] Жуковский Василий Андреевич (1783—1852) — поэт, один из основоположников романтизма в русской поэзии, ближайший друг Пушкина. , — со значением произнёс Сергей Львович.

Конечно же он знал о всех неприятностях сына. Объяснение было неизбежно, но не нарушать же радости встречи!

— Мы так ждали тебя, — сказала Надежда Осиповна.

— Как много ты повидал, узнал! — воскликнула Ольга.

— Я полагал, что ты непременно приедешь в Одессу, — обратился Пушкин к брату.

Но оттого, что не говорили о главном, всех сковывало какое-то напряжение. Сергей Львович приказал открыть бутылку шампанского. За Александра провозгласил он тост, за старшего сына! Четыре года!

Ночью он проснулся и услышал шум моря. Но это ветер и дождь шумели за окнами.

Он лежал и слушал, и мысли его перенеслись в Одессу. Он смотрит со скал на безбрежную стихию моря. Он бродит в порту среди нагромождений товаров, среди бражничающих матросов, среди суетливого и шумного торга. Он в сказочно прекрасном театре, где в ярусах лож, отяжелённых золотом и причудливой лепниной, полуобнажённые негоциантки обмахиваются пёстрыми веерами и блеск их округлых мраморных плеч соперничает с блеском огней, где звучат мелодии Моцарта и Россини [25] Моцарт Вольфганг Амадей (1756—1791) — выдающийся австрийский композитор, автор многочисленных опер и инструментальных произведений. Россини Джоаккино (1792—1868) — итальянский композитор, один из крупнейших мастеров оперного искусства. ... И снова он у берега и вглядывается в даль, в дымку, в свободу, в неизвестность... Почему он не бежал? Почему позволил загнать себя в яму?

Ветер шумел, море неустанно накатывало волны — он снова уснул. И вот уже утро. Дождь перестал. Он прислушался — в доме царила тишина. Странно было лежать и знать, что после десяти дней непрерывной скачки на перекладных ехать больше некуда... Вспомнилась дорога.

В Чернигове на почтовой станции молодой проезжий, узнав его имя, ахнул и всплеснул руками. В Могилёве его отыскали офицеры Лубянского гусарского полка — слух разнёсся по городу — и устроили пирушку, носили его на руках и даже вознамерились искупать в ванне с шампанским... Всё это означало одно: всероссийскую славу. Душу обожгло волнение.

Но что же теперь делать? В Одессе с утра ждало оживление южного города... Теперь оставалось лишь вспоминать. И воспоминания явились ему в образах нескольких прекрасных женщин: Амалии Ризнич, графини Воронцовой, Марии Раевской [26] Ризнич Амалия (ок. 1803—1825) — дочь венского банкира Риппа, жена И. С. Ризнича — негоцианта, одного га директоров Одесского коммерческого банка и местного театра; ей посвящён ряд стихотворений Пушкина. Раевская Мария Николаевна (1805 или 1807—1863) — дочь Н. Н. и С. А. Раевских, с 1925 г. жена декабриста С. Г. Волконского, близкий друг Пушкина. и ещё в одном отдалённом образе, о котором он почему-то всё чаще думал, — юной Таланьи, некогда им соблазнённой и оставленной в Петербурге... Но в его жизни было так мало счастья — мог ли он забыть тех, кто его любил, или кого он любил, или хотя бы о ком грезил...

Нет, но как начать день? Он привык к деятельности, к движению...

И вскочил с постели. Верного Никиты рядом не было: он ночевал в людской.

Но в доме не все спали. На балконе, греясь в лучах утреннего солнца, в плетёном кресле, с французской книгой в руках сидел Сергей Львович в длиннополом халате.

— Ты встал? — спросил он сына. — Как спалось в родном доме? А я — вот! — он жестом указал на заречные просторы, на зубчатую линию далёкого леса, на солнце, поднявшееся за Тригорским, на поблёскивающую озёрную гладь. С его рукава свисали шёлковые кисти. — Я слился с природой, я живу на природе... — Он по-прежнему отдавался поэтическим настроениям. — Иногда, знаешь, я чувствую себя эдаким героем Шатобриана [27] Шатобриан Франсуа-Рене де (1768—1848) — французский писатель. , эдаким Рене... Кстати, книги со мной — и немало: могу предложить тебе...

Сын поблагодарил.

— Как только вышла «Руслан и Людмила», я тотчас поехал в лавку Слёнина [28] Слёнин Иван Васильевич (1789—1836) — петербургский книгопродавец, издатель «Полярной звезды», «Северных цветов» и других изданий, поэт-дилетант. . — Раздражительный Сергей Львович сейчас был умиротворён. — Один экземпляр здесь — я могу показать... — Он приподнялся, но снова сел. — Надин ещё спит! — И он понизил голос. — И «Пленник» — всеобщий восторг. — Он внимательно посмотрел на сына. По правде говоря, он не ожидал от него чего-либо путного. Но успех был бесспорен. — В мнении Жуковского много лестного...

А Пушкин почувствовал досаду. Была область, в которую он допускал вторжение лишь немногих, а отец не принадлежал к этим немногим.

— Куда же ты de bon matin [29] Спозаранку (фр.). ? — В руках сына была железная палка.

— Я решил пройтись.

— Кстати, твои друзья... Дельвиг, Кюхельбекер, Пущин [30] Дельвиг Антон Антонович (1798—1831) — барон, поэт, издатель альманахов «Северные цветы» и «Подснежник» и «Литературной газеты», ближайший лицейский товарищ Пушкина. Кюхельбекер Вильгельм Карлович (1797—1846) — поэт, литературный критик, член Северного общества декабристов, участник восстания 14 декабря 1825 г.; лицейский товарищ Пушкина. Пущин Иван Иванович (1798—1859) — прапорщик конной артиллерии, поручик с 1822 г., судья в Московском надворном суде с 1823 г., член Северного общества декабристов; лицейский товарищ Пушкина, один из самых близких его друзей. ... бывали не раз. Amis d’enfance [31] Друзья детства (фр.). , Орест и Пилад... — Удлинённое породистое лицо Сергея Львовича выражало мысль и чувство.

— Да?

Ах, Боже мой! Ему это и в голову не приходило: ведь он совсем неподалёку от Петербурга. Ему нельзя уехать, его могут навестить!

И он вышел во двор. Здесь было оживлённо. Бабы бегали из людской в кухню. Несли коромысло, из вёдер плескала вода. Садовник трудился у цветников.

А вот и Арина Родионовна — в тёмной ситцевой юбке, с тёмным платком на голове. Она и несколько дворовых баб отправлялись в церковь в Вороничи.