Лев Дугин - Тревожный звон славы

— В «Вольном обществе любителей русской словесности», — рассказывал Дельвиг, — противоборствуют партии. Видишь ли, Француз, ты уехал, а я занял должность цензора стихов, что ли, то есть в заседаниях оглашал оценки. Ну и начались нападки на наш священный союз поэтов. Меня в «Благонамеренном» назвали Сурковым — дескать, я люблю спать; Кюхельбекера — Тевтоновым из-за его немецкого происхождения. Ну и всякое такое. В общем, дунь и плюнь!

Дельвиг протёр очки.

— Тося! — воскликнул Пушкин. Боже мой, ведь пять лет они не виделись!

Вообще есть всякие нюансы и сложности — постепенно вводил Дельвиг друга в курс событий. Рылееву и Бестужеву издавать альманах «Полярная звезда», как известно, помогал Слёнин. Вдруг они решили обойтись без услуг многоопытного дельца. Вот Слёнин и поставил условия Дельвигу: издавать «Северные цветы». Те всполошились — да поздно и видят теперь в Дельвиге конкурента.

— Из-за тебя, Француз, и дерёмся!

И Тося поблагодарил за отрывки из «Евгения Онегина», за «Демона», «Песнь о вещем Олеге» и «Прозерпину».

— Ты, Француз, поддержишь меня?

Он привёз «Северные цветы», собранные бароном Дельвигом на 1825 год. Это была изящная книжечка в осьмушку, с гравированными картинками и виньетками, изображающими лиру и гирлянды цветов. Отдел «Стихотворения» открывала «Песнь о вещем Олеге».

Дельвиг восхищался ею. Рылеев же и Александр Бестужев относились к ней по-иному.

— Видишь ли, — размышлял Пушкин, — у Рылеева в думе «Олег вещий» вовсе отсутствуют исторические характеры. Он видит в Олеге лишь символ древней нашей национальной славы. У меня же именно характер: первобытное простодушие, детская вера в слова прорицателя, трогательная привязанность к другу-коню.

Конечно же Рылеев и Александр Бестужев — благородные люди и таланты. Но что-то в них... Правда, Тося? Конечно же, Француз! Что-то в них помимо искусства.

— Они целят, — сказал Дельвиг. — Все целят, целят...

— Они целят, — взволнованно повторил Пушкин. — Ты прав!

— А какая цель у поэзии может быть помимо самой поэзии?

— Ты так думаешь, барон? Ты сам это придумал?

— Сам и придумал.

— Не украл? Ну, дай я расцелую тебя!

Заговорили о нашумевшей статье «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 года и начала 1825 года», открывавшей «Полярную звезду».

У Пушкина было немало возражений. Он сделал даже набросок статьи.

— Бестужев пишет: у нас нет литературы, но есть критика. Врёт! Да и где у нас критика? Где наши Лагарпы, Шлегели, Сисмонди [176] Лагарп Жан-Франсуа де (1739—1803) — французский драматург и теоретик классицизма. Шлегели — Август Вильгельм (1767—1845) — немецкий писатель, критик, один из основателей так называемой венской школы романтиков; Фридрих (1772—1829) — немецкий писатель и критик, теоретик романтизма. Сисмонди Жан-Шарль-Леонар-Симонд де (1773—1842) — швейцарский экономист и историк. ?.. И кто оценён у нас по достоинству?.. Вот он пишет: у нас нет гениев и мало талантов...

— Врёт, — спокойно сказал Дельвиг. — Ты — наш гений.

Пушкин усмехнулся. Он знал себе цену. Но знал также, что похвальба и благовоспитанность — вещи несовместимые.

— У тебя народная слава! — продолжал Дельвиг. — Гений в тебе я угадал ещё в лицейскую пору.

— Ах, милый Дельвиг, я больше читаю, чем пишу.

— Но ты ведь не бросишь стихи?

— Нет, барон, но...

Ах, если бы сейчас с ними были Рылеев и Бестужев! Уж то-то наговорились бы!

— А я так довольно верю в тебя, гения нашего... — Дельвиг выглядел очень солидным. — Не в голову твою, юную и незрелую, а в верность красоте... Целую крылья твоего гения.

— Тося!

Пять лет не виделись! Был бы с ними сейчас ещё Кюхельбекер! Заговорили о Кюхельбекере.

— Вилли много врёт о романтизме, — сказал Пушкин. — Элегии и послания для него уже не поэзия: подавай ему только оды!

— Вилли совсем сошёл с ума, — подтвердил Дельвиг. — Читайте только священные и духовные книги!..

— И всё же он пишет много дельного.

Был бы с ними сейчас Кюхельбекер! Пусть бы Вилли бесился, брызгая слюной, возвеличивая горячечного деда Шишкова и мертвенно-холодного Шихматова [177] ...мертвенно-холодного Шихматова... — Ширинский-Шихматов Платон Александрович (1790—1853) — князь, директор департамента народного просвещения, член Российской академии, впоследствии министр народного просвещения, академик. , восхваляя архаизмы и славянизмы и ниспровергая Карамзина и Жуковского...

— Надеюсь, он приедет ко мне в Михайловское? Я жду его.

Дельвиг пожал плечами. О Кюхельбекере он мог говорить лишь в насмешливо-надругательской манере, которая прочно установилась в лицее.

— Я хлопотал, устроил ему поездку в Париж, а он там безумствовал, на лекциях о русском языке и литературе позорил великого Петра, оковавшего крестьян цепями рабства, — зачем же, спрашивается, знатному Нарышкину беспокойный такой секретарь?.. Вдруг собрался бежать в Грецию... Наконец, его устроили на Кавказ к Ермолову [178] Ермолов Алексей Петрович (1777—1861) — военный и государственный деятель, главноуправляющий Грузией, генерал от инфантерии, в отставке с 1827 г. , он буйствовал, дрался — вот его и отставили по причине болезненных припадков... Теперь кое-как подрабатывает уроками.

Но какое было бы счастье, если бы с ними был сейчас Кюхельбекер! И Баратынский!

— У нас Баратынский первый! — в восторженном порыве воскликнул Пушкин. — Я уступаю ему место...

— Нет, Француз, — с выражением строгости сказал Дельвиг. — Ты знаешь, как я люблю Баратынского. Но первый у нас — ты.

— Ну хорошо, хорошо. И ещё Языков.

— Я знаком с ним. — Дельвиг почему-то поморщился. — Нет, Француз. Первый у нас — ты! — повторил он.

— Объединиться нам нужно — вот что! — Пушкин взволнованно расхаживал по комнате. — Издавать журнал нужно — вот что! Homme de lettres [179] Писатели-профессионалы (фр.). , как в Европе. Собраться вокруг тебя, Тося. Ты наш центр. Тебя ценят и знают Жуковский, Гнедич, Крылов, Баратынский, Кюхельбекер и я, тебя любим, гордимся тобой. В «Вольном обществе» ты известен не менее, чем Рылеев с Бестужевым... Ведь вот Иван Васильевич Слёнин обратился к тебе — человеку ленивому, не коммерческому, потому что Слёнин — умный человек.

Пять лет! И они невольно обратились к началу всех начал — к их лицею. Из лицейских поэтов именно Дельвиг явился первым в печати. А уж потом Пушкин. Подумать только, десять лет прошло с тех пор!

— А мы вовсе не изменились, — рассудил Дельвиг, — потому что в самом начале испили сладость классической стройности и гармонии.

Да, в самом начале Кошанский [180] Кошанский Николай Фёдорович (1781—1831) — профессор русской и латинской словесности в Царскосельском лицее в 1811— 1828 гг., доктор философии и свободных искусств. «Цветами греческой поэзии», переводами Эшенберга напитал их мифами, образами, красками, именами античности — преданиями об Арионе, Дедале, Прозерпине, Пигмалионе, Адонисе, Орфее, Эвридике, Эхо, Леде... Там, в Царском Селе, среди поросли клёнов и лип, на перекрёстках аллей высились античные бюсты и статуи; в глади озёр отражались Геркулес с палицей и Флора с венком; юные лицеисты бегали, возились, прыгали в парке вблизи Дафны и Аполлона, Плутона и Прозерпины, Ниобы с дочерью, мальчика на дельфине; с крыльца директорского дома на них смотрела Минервина сова; и вся длинная Камеронова галерея уставлена была изображениями богов и героев, а на плафонах и гобеленах порхали, резвились, ныряли амуры, купидоны, фавны, сатиры, селены, нимфы — классическая древность окружала лицеистов со всех сторон: барельефами домов, кариатидами дворца, гравюрами книг...