Руфин Гордин - Петру Великому покорствует Персида

— Двадцать шесть душ, государь, — смиренно отвечал генерал-адмирал, наклонив лысую голову, на которую не успел вздеть парик.

— Ступай к себе, княже, да напиши с десяток объявлений на их языке, что сии люди казнены смертию в отмщение за не слыханное во всём свете коварство, учинённое над безвинными переговорщиками нашими. И одно письмо особо — где подробно о сём происшествии изъясняется. Сие должно сделать быстро. Мы дотоль в поход не тронемся, покамест ты всех сих бумаг не напишешь. Ступай же.

— Государь, негоже казнить пленных, — неожиданно вырвалось у Кантемира.

— Ступай! — рявкнул Пётр, и полотняная крыша над ним дрогнула, а все, кто был при сём, машинально втянули головы в плечи. — И не помедли!

Князь ссутулился и на нетвёрдых ногах поплёлся в свою палатку.

— Послать команду по заготовку жердей. Должно им быть прочными, дабы можно было вколотить их в землю да привязать казнимых, — распорядился Пётр.

С уходом князя Дмитрия атмосфера словно бы разрядилась и все сделались деятельны. Одни отправились готовиться к маршу, Фёдор Матвеевич Апраксин лично снаряжал команду порубщиков, давая объяснения, штаб-офицеры приказали батальонным сворачивать имущество да выводить людей строем к походу.

Придя к себе, князь Дмитрий рухнул на своё ложе и несколько минут пролежал без движения. Не было ни сил, ни мыслей... К полной слабости присоединилось нечто похожее на униженность. Да, он чувствовал себя униженным, как и тогда, одиннадцать лет назад, когда он прятался меж юбок Катерининых фрейлин. Турки по приказу великого везира рыскали повсюду, пытаясь отловить его. Везир требовал его безусловной выдачи, за голову бывшего господаря была обещана великая награда...

Но и Пётр был тогда в унижении, вдруг пришло ему в голову. Герой Полтавы, он вынужден был откупаться от окруживших его войск турок и татар. Тот, о ком ещё совсем недавно говорили как о грозном противнике, с кем искали союза государи Европы, чуть было не угодил в турецкий плен. Будь везир подальновидней да порасторопней, Россия лишилась бы своего великого царя. Но в эти трагические для него дни и часы Пётр позаботился о нём, Кантемире, о своём незадачливом союзнике, судорожно пытавшемся сохранить своё господарство, хотя всё уж было предопределено и кончено. Пётр спас его от мучительной казни, ибо турки непременно посадили бы его на кол, предварительно отрубив головы всем его домочадцам, всем, от мала до велика, как сделали они потом со всем семейством господаря Валахии Брынковяну.

Ныне Пётр был груб с ним, не признал его доводов, хотя прежде постоянно прибегал к его, Кантемира, советам и считался с ними. Дозволено ли христианскому государю быть жестоким? Но жестокость порождает жестокость... Быть может, Пётр прав?..

Так и не ответив себе ни на один из вопросов, рождённых противоречивыми мыслями, князь Дмитрий на минуту забылся. Его пробудил громкий возглас:

— Ваша светлость, князь, вставайте. Вставайте же. Государь гневается. Все готовы к походу. Государь требует бумаги.

То был его секретарь Иван Ильинский. Князь торопливо поднялся и, всё ещё чувствуя слабость во всех членах, присел к походному столику, где всегда в готовности лежала стопка бумаги, две чернильницы и веер очиненных гусиных перьев.

Объявление должно быть кратким. В нём полагалось сетовать на коварство и злобность, даже злодейство, но и говорить о природном милосердии императора всея Руси, который жалует и милует народы, подпавшие под его великую руку. Но отмщение его всегда неотвратимо и беспощадно...

Сочинив главный текст, князь стал быстро размножать его. Вязь арабских письмён струилась легко из-под пера, он уже не думал о том, для чего предназначены эти листы, он писал и писал, торопясь как можно быстрей окончить работу.

Ильинский стоял у входа в ожидании. Наконец князь отложил перо, собрал стопку бумаг и поднялся.

— Его величество указали представить ему писание, — предупредил секретарь.

— Всё едино он не сумеет прочесть, — усмехнулся князь. — Ни он, ни другие. Разве что Толстой. Впрочем, и Пётр Андреич при всей его учёности арабского письма честь не может, — заключил Кантемир.

— Государь вам доверяет. Предоставьте ему верить вашему переводу.

Иного не оставалось. Он застал Петра всё в том же расположения духа, но то была ровность и сжатость грозного владыки. Он исподлобья глянул на князя:

— Сочинил? Пересказывай!

— Кратко, но по делу, — сказал он, выслушав. — Готовься к екзекуции. Провозгласишь по-ихнему. А для того близ них станешь с барабанщиком да валторнистом.

Полки уже были выстроены на плацу — ровной каменистой площадке возле лагеря. Пётр вышел из шатра в сопровождении ближних начальников. Он был по-прежнему хмур и как-то по-особому напряжён. И тотчас грохнули барабаны и пошли отбивать свои сухие тревожные трели. За ними раскатились флейты и валторны — нестройно, вперебой. Видно, музыканты волновались. Одно дело — бой, схватка, когда всё естество твоё взвихрено, когда смерть рядом и вот-вот коснётся тебя своею неминучею рукой. Другое же — когда зришь смертоубийство со стороны, и в душе невольно подымается жалость.

Двадцать шесть толстых жердей было кое-как врыто в каменистую пересохшую землю. К ним были привязаны спутанные по рукам и ногам полунагие люди.

Князь глядел остолбенело. Пётр подтолкнул его.

— Ступай, княже, твой черёд. Чти внятно, с расстановок».

Князь машинально зашагал к месту казни. Его сопровождали барабанщик, валторнист и один из полковых священников.

«А этот зачем? — мысленно удивился князь Дмитрий. — Христианскою молитвой и увещанием сопроводить их в мусульманский рай?»

В самом деле: священник раскрыл Требник, князь расправил свой листок и, напрягая голос, стал читать сочинённое назидание. Ему помогал толмач — кумык; персидское слово не все понимали, равно и турецкое; утемишевцы изъяснялись на своём наречии, в коем были перемешаны персидские и турецкие слова.

Барабанщик и валторнист отыграли своё, и наступил черёд священника. Он что-то бубнил себе под нос, не глядя на осуждённых, где улавливались слова о христианском милосердии, о всемогущем Боге и русском царе.

Князь не отрывал глаз от людей, привязанных к столбам. Большинство свесило головы на грудь, то ли не желая глядеть на своих палачей, то ли из страха перед неминучей смертью. Но были такие, чьи глаза, глядевшие в упор, горели ненавистью и, как князю показалось, презрением.

«Эти верят, что Аллах примет их к себе, в стан праведников, — думал князь, — и ангел Ридван, страж рая, распахнёт перед ними свои ворота, а архангел смерти могущественный Азраил предаст мучительной казни и тех неверных, что стоят пред ними, и самого белого царя, что привёл своё войско из земли вечного холода для порабощения правоверных».