Руфин Гордин - Петру Великому покорствует Персида

— И что — пошёл твой царь противу шаха?

— Нет, ваше величество, он того не желает. А пока идёт воевать лезгин.

— Доброе дело, — качнул головой Пётр. И со вздохом добавил: — Таковы все мои союзнички и доброхоты. Навроде короля Августа. И твой потомок Давида и Соломона, каковым себя именует, не лучше. Пущай хотя с лезгинцами разделается, и то благо. Скажешь ему, что я-де в его положение вхожу и покровительствовать буду. Но турок пущай поостережётся и под любым предлогом в альянс с ними не входит, каковы бы ни были посулы их. Лакомство агарян для христиан есть яд.

На его плечах — плечах императора всероссийского — лежала непомерная тяжесть: защищение Восточной церкви и её пасомых. Он был надежда и оплот православия. Греки, сербы, болгары, грузины, армяне, валахи, черногорцы и иные христиане, прилежавшие к Восточной церкви, глядели на него как на избавителя от Магометова ига.

Кривой турецкий ятаган был занесён и над Европой. Той, Западной, коя исповедовала догматы Западной церкви во главе с папой римским. И эта Европа глядела на него равно с надеждой, недоверием и опасением.

То была и тяжесть и могущество. Лучше сказать, что тяжесть эта постоянно питала его могущество, могущество России. Оттеснять Магометов ятаган, умерять его непрестанную воинственность, приращением новых земель укреплять Россию — во всём этом видел он своё назначение.

Вот отчего он здесь, на берегах Каспийского моря. И надобно здесь закрепиться во что бы то ни стало! И убедить непокорные племена и народы, что Россия несёт добро. И власть её крепка и пребудет незыблема. А ежели кто покусится — будет разбит.

С этой мыслью он погрузился в сон. Сон был короток и тревожен. Мысль не затихала, она умеряла напряжение, но продолжала своё тихое вкрадчивое движение. Её властный толчок пробудил Петра, как всегда, в пять.

За завтраком он был тороплив и, отодвинув миску, приказал вызвать фортификатора Гербера, готовить конвой и пригнать на плац будущей крепости работных людей, плотников и каменщиков.

Гербер явился. Вид у него был встрёпанный и испуганный.

— Великий государь, прошу милостиво простить вашего слугу и раба: не успел докончить чертёж.

— Эвон! А я закончил! — с торжеством объявил Пётр. — С тебя магарыч. Давай-ко сличим.

Сличили. Гербер был во всём согласен с царским чертежом. В его словах сквозило удивление.

— Ваше императорское величество, скажу без лести, вы прирождённый фортификатор.

Пётр хмыкнул. Он относился к лести, как правило, неприязненно, прекрасно понимая, откуда она произрастает. Но тут он был доволен.

— Коли так, едем на место. Разметим — да торопко за работу. Нету более времени. Всех, кого можно, вплоть до свободных матросов, пригнать подносить брёвна да камень, сполнять, что мастера прикажут. Я и сам примусь за топор да скобель.

В самом деле, провозившись с планировкой и разметкой, Пётр взялся за топор. Размахнулся! Час, другой, третий. Наконец разогнулся, утёр пот с лица и как есть растянулся на земле, привалившись к обломку скалы.

— Устал! — бормотнул он хрипло. — И то: шестой десяток, — как бы в оправдание произнёс он. — Отвык...

— Не государево это дело, — вознамерился поддержать его находившийся рядом бригадир Левашов.

— Нету негосударевых дел, Левашов. Все дела в государстве есть государевы. Ты лучше вот что скажи: нет ли у тебя где-нибудь в заначке водки?

— Водки нету, государь, — огорчённо отвечал бригадир. — Осталась одна сивуха.

— Подавай её: надобно подкрепиться. Хорошо бы и закусить. Нету ли редьки — отобьёт дух сивушный.

Бригадир приказал своему денщику сбегать за редькой. Явилась редька, заодно нашёлся и ломоть овечьего сыра.

Пётр опрокинул чарку, другую, закусил. Лицо его, от природы смугловатое, порозовело.

— Хорошо, братцы! Теперь ещё соснуть бы часок.

— Эвон, государь, стог сена, — сказал Левашов. — Чего уж лучше.

— Царская постель, — поддержал его Пётр. — Токмо ты меня не буди, я сам встану.

— Как можно, государь. — Левашов помялся, а потом попросил: — Денщик мне попался справный да исполнительный, весьма им доволен. Не будет, государь, вашей милости произвесть его в капралы?

— А давно ль он в службе?

— Скоро год уж.

— Э, нет, Левашов. Иные старослужащие возропщут: ишь какой скороспелый. Пущай послужит сколь надобно. Ты вот сам небось свой чин выслуживал не один год. Да не перескакивал чрез майора сразу в бригадиры. Бери пример с меня: я свои чины, как знаешь, скрозь годы тянул. Начинал с бомбардира, потом первой обер-офицерской чин... И так до адмирала. А ходатаев по чинопроизводству не люблю. И супруге своей драгоценной отказываю, коли она зачнёт за кого-либо просить. Не люблю я сего: всякий чин надобно выслужить.

И, с трудом поднявшись — намял-таки бока, Пётр направился к стогу. Зарывшись в него, он мгновенно заснул. И вскоре богатырский храп императора всероссийского огласил плац.

Пример государя, трудившегося рядом со всеми, заразил и работных людей: и солдат, и матросов, и офицеров, выступавших в роли руководителей. Работа по возведению крепости подвигалась на диво быстро. Пётр был удовлетворён, хотя и понимал, что его присутствие как бы пришпоривало остальных.

Возвратившись в свою палатку, он застал курьера от коменданта Юнгера. Новости были худые. Ретраншемент, заложенный меж Дербентом и Тарками, был атакован соединёнными силами горцев — Уцмеевых, Суркаевых и Утемышевых. Комендант сообщил, будто их было близ десяти тысяч. Оборонявшихся было сто тридцать: два десятка солдат да сто десять казаков.

Три дня они держали оборону, а на четвёртый день порох иссяк, и тогда горцы полезли на вал с разных сторон и взялись врукопашную. Перебили всех и надругались над мёртвыми.

Другой ретраншемент, за Дербентом, на речке Миликент, тоже подвергся осаде. Три дня горцы штурмовали его, приступали и на четвёртый день. Видно, совсем озверели: лезли чрез ров да вал прямо на багинеты. Да только не на тех напали: гарнизон пошёл в контратаку, перебил великое множество неприятелей, в том числе ихнего предводителя, захватил два зелёных знамени и обратил остатки в бегство. Сколь их было побито, невозможно было счесть, ибо они мёртвых своих уносили. А наших пало в той осаде пятеро да ранено восемь. А гарнизон тот состоял из одного обер-офицера, тридцати двух капралов да рядовых и сотни казаков.

— Павшим — царствие небесное, — и Пётр перекрестился, — а отважным слава. Равное число было в тех укреплениях, однако, искусность начальника превозмогла ярость врага. Приказываю: произвесть обер-офицера в штаб-офицерский чин, капралов в сержанты, отличившихся солдат в капралы, казачьего сотника в есаулы, всем выдать награждение по рублю серебром. Записал? — обратился он к Макарову. — Пущай оный указ генерал-адмирал подпишет, не стану вторгаться в его епархию.