Руфин Гордин - Петру Великому покорствует Персида

Кампания виделась лёгкой. Горцы при всей их храбрости не могли противостоять обученной и хорошо вооружённой армии.

В остальном же всё было тягостно. И сушь великая, и долгие переходы по опалённым камням, и худая вода, и недостаток провианту.

Седьмого августа стали на берегу реки Сулака. Река так себе, однако, как все горные реки, норова буйного. Бригадир Ветерани со своими полками стоял уже за рекою. За рекою ж были горские владельцы, по слухам изъявившие желание быть под государевой рукою и протекцией.

Переправу пришлось наводить заново, ибо река сносила лодки, служившие опорою наплавному мосту.

Торопились. Тучи стали заволакивать небо, и бег их становился всё стремительней. Грозная пелена повисла над морем, над горами, она всё сгущалась и сгущалась. Откуда-то с моря сорвался ветер, вздымая волны, слепя песком и пылью.

— Не робеть! — орал капитан-лейтенант Гурьев, руководивший понтонёрами. Он надсаживался, стараясь перекричать вой ветра и грохот прибоя. — С нами государь! С нами Бог и крестная сила!

Дамы и министры укрылись в экипажах. Пётр в окружении штаб-офицеров-преображенцев наблюдал за наведением переправы. Он облекался в зелёный мундир полковника Преображенского полка и оттого чувствовал себя в службе.

Лодок недоставало. Пришлось соорудить нечто вроде парома. Переправа затягивалась. Пётр вышел из себя, ругательски ругался. Екатерина исподтишка дёргала его за обшлаг: неподобно-де императору.

День проходил за днём, а войско всё ещё топталось на берегу. Неширока река Сулак, да бурлива. Похоже, где-то там, высоко в горах, выпал дождь, а может, и ледник потаял, и вода разлилась.

Вечером Черкасов, коему поручено было ведение «Походного юрнала», записывал:

«Кор-де-баталия августа десятого перебралась, и начал аригард перебираться. Сия переправа зело трудна была, ибо только люди, артелерия, амуниция, провиянт и рухледь, а лошади, волы, верблюды, телеги и коляски вплавь все; а и люди по пояса раздеты были ради разлития реки...»

На другом берегу Петра ожидали горские владельцы со свитами. Адиль-Гирей тарковский изъявил полную покорность, приложившись к краю царского камзола и левому сапогу. И объявил: обыватели и подначальные с великою радостию ждут прихода его величества с войском. Шамхала сменил аксайский владелец султан Махмут, желавший вступить под протекцию российскую и подавший о подданстве челобитную.

Речи их переводил князь Дмитрий. Речи были по-восточному льстивы и напыщенны.

— Как волка ни корми, он всё в лес смотрит, — заметил Пётр. — Ишь, глаза долу завёл.

— Истинно так, государь, — отозвался князь Дмитрий, — А волк у них весьма почитаем, яко свободный зверь. Никому-де он не подвластен, кроме своей стаи и её вожака. Так и горцы сии рыщут вольно и шахову власть только на словах признают.

Он, Дмитрий Кантемир, тоже был таким волком в турецком стане. И он столь же униженно прикладывался к краю везирского кафтана. Что было делать: неволя, недоля. А почести, которые ему оказывали, как покорному вассалу султана, были всего-навсего позлащённой пилюлей. Так было с его предшественниками на господарском престоле. Но те покорствовали от души: ради господарского престола стоило пожертвовать и достоинством, и деньгами. Утвердившись на княжении, можно с лихвою возвратить всё.

То и дело приходилось именовать себя рабом. Рабом великого везира, рабом султана, данником жадных чиновников Порты. Его сопровождала почётная стража, впереди шли султанские скороходы, расчищавшие дорогу и возглашавшие славу новому князю Молдавии.

Чауши-гвардейцы султановы, сеймены, пейки, едеклии [89] Стражи, подразделения янычар. , всевозможные аги — санджак-ага, искиемне-ага, миралем-ага, мухзур-ага, силяхдар-ага, капуджи-баши — имя им легион. Тубулхана — султанский оркестр визгливыми звуками сопровождал движение его кортежа... Была показная пышность, был шум и приветственные клики подкупленных и подначальных крикунов, но всё это были ритуальные пляски возле жертвы, ведомой на заклание...

Князь Дмитрий вспомнил аудиенцию у султана. Владыка мира и солнце вселенной сидел на возвышении и немигающим взором глядел на вошедших. Вцепившиеся в его руки капуджи-баши заставили его пасть ниц. То же сделал и шествовавший рядом великий везир. Затем он заговорил: перед тобою, о великий падишах, твой раб, который с твоего высокого соизволения воссядет на княжеский престол в подвластной тебе Молдавии и обязуется служить тебе верой и правдой, не щадя жизни, платить положенную дань и доносить о происках твоих врагов и врагов ислама, дабы милостивый взор твоего величества не отвратился от твоего ничтожного раба...

Пришлось повторять всё это по-турецки. И во всё время его речи султан не мигая глядел на него, но взор его был пуст и холоден.

Слабым наклонением головы он дал понять, что аудиенция окончена. Князь Дмитрий и сопровождавшие его, пятясь, покинули тронную залу. И во всё это время его не покидало ощущение, будто его голым выставили на позорище перед всем светом, хотя был-то он в четырёх стенах...

Унижение оставалось с ним, доколе он пребывал в турецкой столице. Он несколько воспрянул, когда господарский кортеж, весьма многочисленный, вступил в Галац, главный город Нижней земли, как она именовалась в господарских фирманах. Тут уже звучала молдавская речь и нового князя окружали молдавские бояре, выказывая лицемерные восторги по поводу его прибытия.

Угодничество, лицемерие, фальшь и интрижество господствовали при всех дворах... Был ли исключением двор его величества императора Всероссийского? В меньшей степени, чем его собственный двор в пору его княжения: сейчас-то он мог сравнивать.

Пётр не скован придворным церемониалом, нежели был он, господарь Дмитрий, в десять с малым месяцев княжения.

Князь Дмитрий недовольно вздохнул. При всём при том он был тогда владыкою многих животов своих подданных, и ему оказывались великие почести, под стать царским. Отравленный властью, как видно, неизлечим. Власть — смертельный яд. И в своих жилах он продолжал всё ещё ощущать его след.

Увы, и здесь он был в позлащённой клетке, в неволе. Правда, новый его повелитель обращался с ним весьма милостиво, ценил его советы, почитал его учёность. Что с того: он оставался невольником. Он не мог воспротивиться повелению государя сопровождать его в низовом походе. И хоть его многочисленная свита была с ним, и молодая супруга тож была с ним, и любимая дочь... Но и болезнь оставалась с ним, мало-помалу иссушая, лишая его сил.

И вот он, князь Дмитрий, на краю земли, в этом адовом пекле, со всеми невзгодами походной жизни. Единственное, что его всё ещё поддерживало и вело, — природная любознательность. Здесь они с государем были, можно сказать, едины.