Юрий Куранов - Дело генерала Раевского

Фортификатор ещё вспоминает, что за десять часов до сражения «русские солдаты работали с предельной для человеческих сил энергией и неукротимостью...». И ещё он мимоходом добавляет, что для этих ночных фортификационных работ он предложил разобрать деревенские постройки вокруг, чтобы употребить в дело их лес и железо. И это было предложено сделать солдату, который по своему призванию должен был в этой войне именно защищать эти избы, сараи, и мосты, и амбары от варварского нашествия. Я с грустью обратил внимание души своей на эту такую давнюю традицию затыкать свои дыры чужими лохмотьями.

А генерал Раевский, с детской российской простотой, по словам Богданова, завершил эту сцену: «Осматривая перед сражением позицию, Н. Н. Раевский сказал: «Теперь мы будем спокойны: император Наполеон видел днём простую открытую позицию, а войска его найдут крепость...»

Что правда, то правда, батарея Раевского (так можно было назвать её в утро сражения 26 августа) господствовала над ровной местностью вокруг, над всей её широтой. Но и сама была совершенно со всех сторон открыта. Правда, подступы к ней простреливались со стороны Багратионовых флешей. Но атака на флеши началась колоссальными силами французов, раньше даже атаки на село Бородино, с рассветом. Так что к моменту нападения на батарею Раевского Багратионовым укреплениям впору было уже самим ждать серьёзной поддержки.

Против князя Петра, как любил его называть Суворов, императором было сосредоточено колоссальное по мощи войско. Ученик и любимец великого русского полководца, герой Очакова, спасший отступающую армию под Шенграбеном, был человеком невероятной храбрости и широкой воинской души. Именно здесь, за несколько минут до того, как французское ядро раздробило ему правое колено, Багратион с восхищением смотрел на атаку пятьдесят седьмого линейного полка из корпуса Даву. Французы ловко и спокойно шли в атаку, уже одолевали флеши перед селом Семёновским. Один из солдат вскочил на флеши, презирая всё вокруг, но чувствуя одно лишь стремление вперёд. «Браво!» — пушечным голосом воскликнул генерал, возглавлявший оборону флешей, и хлопнул в ладоши.

Против Семёновского попеременно наступали три ярчайших маршала Франции: Ней, Мюрат и Даву. Против Семёновского сосредоточены были первый, третий и восьмой пехотные корпуса, первый, второй и четвёртый резервные кавалерийские корпуса. За ними стояла императорская гвардия, конвой главной квартиры и Главного штаба в количестве более двадцати тысяч человек, более ста орудий. Не знать об этом Кутузов не мог.

На отражение первой атаки двух дивизий маршала Даву Багратион выделил вторую сводногренадерскую дивизию Воронцова и двадцать седьмую дивизию прославленного уже под Смоленском Неверовского. Это 4 около восьми тысяч солдат при пятидесяти орудиях. Особенно поразительно, что против более ста пятнадцати тысяч, сосредоточенных императором против Багратиона, самому великому потомку древних грузинских князей было отдано тридцать пять тысяч на четыре километра фронта, в то время как Первой армии, растянутой вдоль обрывистых берегов Колочи и явно не подлежащей главному удару, было поручено гораздо более семидесяти тысяч солдат. Всего же для первого удара Наполеон бросил на Семёновское сорокатрехтысячную массу пехоты и конницы при поддержке более двухсот пушек.

Участник небывалой схватки, дежурный по Второй армии генерал Маевский писал позднее: «26 августа развернулся весь ад! Бедный наш угол, или левый фланг, составивший треугольник позиции, сосредоточил на себе все выстрелы французской армии. Багратион правду сказал, что здесь... трусу места бы не было».

С рассвета до одиннадцати часов тридцати минут французы предприняли на Багратионовы флеши семь неистовых атак. В это время батарея Раевского уже два часа поливалась кровью народов Европы.

А здесь более сорока пяти тысяч солдат Нея, Даву, Жюно и Мюрата при поддержке более четырёхсот пушек готовились к последнему штурму. Видя, что просто огонь артиллерии не может остановить такую массу, такое отборное войско, Багратион, имея едва ли двадцать тысяч солдат, решается на контратаку. И вся линия левого крыла по всей длине его пошла скорым шагом навстречу атакующим. В это время, никем не атакуемый, Кутузов сидел под прикрытием девяноста орудий.

Больше часа длился ужасающий рукопашный бой, который описать никогда не доставало сил у его современников и даже участников. Один из его участников пишет: «Воспоследовала ужасная сеча, в коей и с той и с другой стороны истощены были чудеса сверхъестественной храбрости. Пешие, конные и артиллеристы обеих сторон, вместе перемешавшись, представляли ужасное зрелище неправильной громады воинов, препирающихся один на один с бешенством отчаяния...»

Даже когда не видишь этого, но читаешь или слушаешь о таком, охватывает чувство ужасающего изумления: откуда у людей, никогда до того не видевших друг друга и не имеющих лично друг к другу никаких претензий, берётся столько злобы, по сравнению с которой пресловутая звериная злоба не более чем обычная драка? И как сверхзвероподобны те отвратительные особи, носящие к тому же многие напыщенные имена и звания, которые готовят, разжигают и вздувают эти безмерности. Где источник этой поистине дьявольской дикости?

Кто же был тот солдат, заносивший ногу на бруствер окопа у села Семёновское и сметённый свинцом с этого бруствера за мгновение до того, как был смертельно поражён потомок Багратидов, русский генерал от инфантерии, что значит пехоты?

Всё это утро находился при Багратионе, не отходя более чем на шаг, главный медик Второй Западной армии Гангарт. Всего за две-три минуты до трагедии на Багратионовых флешах прямо в грудь лошади медика ударило ядро и вышвырнуло его из седла. Весь в лошадиной крови, контуженый Гангарт оказался на земле.

— Брежинский! — громко приказал Багратион старшему адъютанту. — Спаси Гангарта!

Генерал решил, что медик обливается собственной кровью. И тут же сам оказался снесённым с коня. Место было пристреляно. Французы охотились за прославленным грузином, понимая, что судьба русской армии сейчас зависит от него более, чем от кого бы то ни было в России. Два ординарца подняли генерала с земли и несказанно бережно, как что-то драгоценное и хрупкое, унесли его. Слова о смерти любимца и буквальной надежды армии мгновенно пронеслись по всему полю. И чувство отчаяния подступило ко всё повидавшим сердцам, не раз встречавшим смерть лицом к лицу. На флешах произошло замешательство. Французы ободрились.

Багратион лежал у основания Семёновской высоты, смуглое лицо его побелело. Кто-то сзади в несколько рук поддерживал генерала, всё платье и всё нижнее бельё алело кровью. Нога выше колена была разворочена, тёмно-синий мундир расстегнут, золотые пуговицы на нём и эполеты мглисто закопчены пороховым дымом. Золотой крест на груди его густо сиял, и капля крови стекала по золоту, как огненный рубин.